Все знают как полезно быть полезным

      Чжуанцзы – самое известное произведение даосской литературы. Это не трактат как Дао дэ цзин, а сборник притч. От Ле-цзы отличается большим богатством образов, целостностью, единством стиля. Автором считается Чжуан Чжоу, или Чжуан-цзы, 4-3вв. до н.э.  извлечения приводятся в переводе позднеевой, по тому же изданию, что и извлечения из ле-цзы. О Чжуан-цзы имеется интересная книга В.В. Малявина (1985). Вообще, фигура Чжуан-цзы очень значима в китайской культуре. Его притчи получили хождение в западном мире наряду с дзенскими коанами, стали своеобразной визитной карточкой Китая. Текст Чжуан-цзы правда интересен, хотя и не является единым целым, а компиляцией, окончательная редакция Го Сяна в 3в. Заинтересовавшихся даосизмом следует знать, что в тексте Чжуанцзы есть очень много, что противоречит учению Лао-цы и Ян Чжу. Очень трудно сказать почему, возможно это следствие вмешательства редакторов и составителей. Я отбираю то, что соответствует учению, конечно, это произвольно.

     Ведь имя относится к сущности, как гость к хозяину! (с.153)
    
     Речи четвертых обращены к /уже/ содеянному, их не отвлечь /от прошлого/. Выражения избитые, точно привязанные к старому руслу, /у таких/ не оживить умирающее сердце. (с.157)
    
     Наша жизнь ограниченна, а знания неограниченны. Ограниченному следовать за неограниченным опасно. /Поняв это/, совершенствовать знания опасно. (с.166)

      Фазан на болоте клюнет /лишь/ через десяток шагов, напьется /лишь/ через сотню шагов, /но/ не хочет, чтобы /его/ кормили в клетке. И всё же не ценит, что /он/ – сам себе хозяин.  (с.167)

      Действуя, как человек, легко лицемерить, /но/ действуя как природа, невозможно лицемерить. (с.171)

      Ничтожное в начале становится огромным к концу. (с.173)

      Корицу срубают оттого, что она съедобна. Лаковое дерево срубают оттого, что оно полезно. Все знают, как полезно быть полезным; но никто не знает, как полезно быть бесполезным. (с.177)

      Лишь достойные способны понять неизбежное и спокойно покориться своей судьбе. (с. 180)

       – Нельзя ли освободить его из этих пут? – Спросил Лаоцзы. – почему бы не показать ему прямо единство жизни и смерти, возможного и невозможного? (с.181, слова только приписаны Лао-цзы)

       Поэтому у мудрого есть где странствовать. /Для него/ знания – это зло, клятвенные союзы – клей, добродетель – /средство/ приобретения, предметы ремесла – товар. Мудрый не строит планов, зачем ему знания? Не рубит, зачем ему клей? Не утрачивает, зачем ему добродетель? Не торгует, зачем ему товар? /Вместо/ всего этого его кормит природа. Природа кормит естественной пищей. Поскольку пищу он получает от природы – зачем ему людское? Тело у него человеческое, /но он/ не знает человеческих страстей. Телом – человек, поэтому и живет среди людей, не страдая человеческими страстями, не принимая ни хвалы, ни хулы. В незначительном, в малом он – человек. Высокий, величественный, /он/ в одиночестве совершенствует в себе природное. (с.183)

         Творящий благо* /*имя/ спросил Чжуанцзы: 
 – Бывают ли люди без страстей?
– Бывают, – ответил Чжуанцзы.
– Как можно назвать человеком человека без страстей?
– Почему же не назвать его человеком, /если/ путь* /*=дао/ дал такой облик, а природа сформировало такое тело?
– Если называется человеком, как он может быть без страстей?
– Это не то, что я называю страстями. Я называю бесстрастным такого человека, который не губит своё тело любовью и ненавистью; такого, который всегда следует естественному, не добавляет к жизни /искусственного/.
– /Если/ не добавлять к жизни /искусственного/, – возразил Творящий благо, – как поддерживать существование тела?
– Путь дал /человеку/ такой облик, природа сформировало такое тело, – повторил Чжуанцзы. – А ты относишься к своему разуму как к внешнему, напрасно расходуешь свой эфир.: поёшь, прислоняясь к дереву; спишь, опираясь на столик. Природа избрала /для/ тебя тело, а ты споришь о том, что такое твердое и белое. (с.184)

        Чем сильнее страсти в человеке, тем меньше в нем /проявляется/ естественное начало. (с.185)

        Огромная масса снабдила меня телом, израсходовала мою жизнь в труде, дала отдых в старости, успокоила меня в смерти. То, что сделало хорошим мою жизнь, сделало хорошей и мою смерть. (с.187)

       Не поступай в услужение к славе, не становись сокровищницей замыслов, не давай делам власти над собой, не покоряйся знанию. (с.198)

       Излишества в спорах /ведут к/ нагромождению фраз, /будто/ черепицы или узлов на веревке, к наслаждению тождеством и различием, твердостью и белизной, безудержными бесполезными словами ради минутной славы. (с.200)

       Все эти учения с перепонками и шестыми пальцами не составляют подлинной истины в Поднебесной. Подлинная истина в том, чтобы не терять природных свойств. /…/ /Однако/ длинное не должнно считаться излишним, а короткое – недостаточным. Хотя лапки утки коротки, /но/ попробуй их вытянуть – причинишь боль; хотя ноги у журавля длинные, /но/ отруби их – причинишь горе. Если не отрезать от природы то, что от природы длинно, и не удлиннять то, что от природы коротко, не надо будет и устранять боль. Ах, насколько противны человеческой природе милосердие и справедливость! Сколько боли причиняет людям милосердие! Тот, кому разрежут перепонку между пальцами, заплачет; тот, кому откусят лишний палец, закричит. У одного – излишек, у другого – недостаток, а боль у обоих одинаковая. Современные милосердные с засоренными глазами печалятся о бедах мира, а немилосердные, насилуя природные свойства, алчут богатства и почестей. Ах, сколько противны человеческой природе милосердие и справедливость! /…/
Тот, кто с помощью крюка и отвеса, циркуля и наугольника придает /вещам/ надлежащую форму/, калечит их природу; тот, кто с помощью веревок и узлов, клея и лака укрепляет вещи/, вредит /их/ свойствам. Тот, кто /заставляет людей/ изгибаться в обрядах и танцах, оберегать милосердиеи справедливость, чтобы внести успокоение в умы Поднебесной* /*намек на конфуцианцев/, лишает их постоянных /свойств/. /…/ /Они/ вводят весь мир в заблуждение. Небольшое заблуждение изменяло направление; великое заблуждение изменяло человеческую природу. (с.200-201)
Я называю сокровищем обладание не милосердием и справедливостью, а лишь своими свойствами. Я называю сокровищем обладание не милосердием и справедливостью, а лишь предоставление свободы своим природным чувствам. (с.202)

       У коня копыта, и /он/ может ступать по инею и снегу. Шкура защищает /его/ от ветра и холода. Он щиплет траву, пьет воду, встает на дыбы и скачет. такова истинная природа коня. Ему не нужны ни высокие башни, ни огромные залы. (с.202)
Пока кони жили на просторе, они щипали траву и пили воду. Радуясь, сплетались шеями и ласкались, сердясь, поворачивались друг к другу задом и лягались. Только в этом и состояли их знания. Но когда на коней надели ярмо, украсили им морду /изображением/ луны, они научились коситься и выгибать шею, упираться и брыкаться, ломать ярмо и рвать поводья. (с.204)

      Кто сумел бы, не повредив дерева, вырезать жертвенную чашу? кто сумел бы, не повредив белого нефрита,выточить скипетр и булаву? Как /сумели бы/ ввести милосердие и справедливость, не нарушив природных свойств? Как /сумели бы/ ввести орбряды и музыку, не отбросив естественных чувств? Кто /сумел бы/ создать орнамент, не спутав всех пяти красок? Кто /заставил бы/ пять звуков, не спутав их, отвечать шести трубочкам? В том, что ради сосудов искалечили дерево, вина мастеров; в том, что ради милосердия и справедливости нарушили природные свойства – вина мудрецов. (с.204)