Все говорят что окна тасс моих стихов полезнее

Когда устанут от худого
И возжелают лучшего,
Взойдет созвездие Глазкова,
Кульчицкого и Слуцкого.

Давид Самойлов

Я для себя пишу – и в равной мере
Для всех других. Они прочтут поэта
Который ненавидит лицемерье
И скуку открываемых Америк.

Николай Глазков

Этот человек успел многое – придумать слово, вошедшее в нашу речь, основать поэтическое движение, сняться в фильмах у двух величайших режиссеров столетия, рассыпать щедрыми горстями афоризмы «ушедшие в народ», в конце-концов, написать множество замечательных стихов, цитаты из которых ходили по литературной Москве… При этом его имя мало кому что-либо говорит. Человека звали Николай Иванович Глазков.

Николай Глазков родился 30 января 1919 в г. Лысково Нижегородской губернии в семье адвоката и учительницы немецкого языка. Отец был репрессирован в 1938 году.
Два года (1938-1940) Глазков учился на литературном факультете Московского государственного педагогического института.
В 1939 году вместе с сокурсником Юлианом Долгиным и небольшой группой друзей организовал поэтическое движение «небывализм» (именно к этому относятся строчки «небывалые стихи творя» из самого знаменитого стихотворения Глазкова). Иногда Глазков называл небывализм «неофутуризмом», не скрывая преемственность направления, заданного, прежде всего Хлебниковым и Крученых. В 1940 году небывалисты «выпустили» (распространили несколько не то рукописных, не то машинописных изданий) альманах, в котором декларировались основные принципы движения (“примитив”, “экспрессия”, “алогизм”, “дисгармония”), а также приводились подборки собственных стихов. Кроме Глазкова в альманахе были представлены стихи еще шестерых участников движения, среди которых был даже двенадцатилетний кузен Долгина Эрик Змойро. Последствия выхода альманаха не заставили себя долго ждать – были и осуждающие деятельность группы собрания и разгромная статья в газете и исключения участников и слушателей из комсомола и, конечно, исключение самого Глазкова из института. Тем не менее, для сорокового года, меры эти были очень мягкими, что Ю.Долгин объяснял параллельным существованием другого политической процесса, направленного против группы студентов университета, на который и было оттянуто общественное внимание.
Сам Глазков написал об этом так:

Мелькало много разных лиц.
Под страхом исключенья скоро
От всех ошибок отреклись
Последователи Глазкова…

Я поругался с дурачьем
И был за это исключен.

И по этому же поводу:

Я исключен, как исключенье,
Во имя их дурацких правил!

В этих гордых строках – весь Глазков.

Чувствуя в Глазкове эту исключительность – не наносную, а истинную оригинальность, без которой не бывает настоящих поэтов, за него в разное время хлопотали Асеев, Сельвинский, позднее – Старшинов. В том же 1940-м Глазков поступает в Лит. институт имени Горького, где сразу же становится главной достопримечательностью. Однокурсниками и друзьями Глазкова были Наровчатов и Кульчицкий, Самойлов (тогда еще Кауфман), Слуцкий, Коган…
Борис Слуцкий потом писал «Между тем, когда вспоминаешь канун войны, Литературный институт имени Горького, семинары и очень редкие вечера молодой поэзии, стихи Глазкова — едва ли не самое сильное и устойчивое впечатление того времени».
В своем творчестве Глазков часто возвращался к этому времени. Например, так:

А рядом мир литинститутский,
Где люди прыгали из окон
И где котировались Слуцкий,
Кульчицкий, Кауфман и Коган.

Или так (из автобиографии, продиктованной в 50-х годах Давиду Самойлову):

«Кульчицкий больше всего любил жениться. Каждую неделю он знакомил меня со своей новой женой. Наиболее выдающимися из его жен были Лена и Генриетта. Генриетта замечательна тем, что однажды мы втроем выпили семнадцать графинов разного вина. Допивая последнюю стопку последнего графина, я превозгласил, что оный пустой графин больше всего похож на Борю Слуцкого. Генриетта и Кульчицкий были изумлены точностью моего сравнения».

А потом началась война. Это, пожалуй, самый «больной» эпизод в биографии Глазкова, который, чуть ли не единственный из своих друзей-однокурсников не воевал. Сейчас нелегко выяснить все причины. Официально Глазков был освобожден от службы по медицинским показаниям. Некоторые говорят, что Глазков просто «откосил», т.к. смертельно боялся армии в любых ее проявлениях. Некоторые утверждают, что в те годы Глазков состоял на учете в качестве душевнобольного, чтобы избежать ареста и это ему помешало пойти воевать (вроде бы «мудрые люди посоветовали ему: «Коли ты, Коля, и так с приветом, то прибавь себе привета ещё побольше»). Сам поэт, никогда не пытаясь прикрываться этими (возможно и объективными) обстоятельствами открыто говорил «отсиделся». Было ли это самоуничижением, правдой или полуправдой, однозначно определить уже сложно. Во-всяком случае, показательно, что вернувшиеся с войны друзья Глазкова (Кульчицкий и Коган погибли на войне), никогда не пеняли ему этим и отзывались о нем с неизменной теплотой. Борис Слуцкий писал:

Это Коля Глазков. Это Коля,
шумный, как перемена в школе,
тихий, как контрольная в классе,
к детской
принадлежащий
расе.

Это Коля, брошенный нами
в час поспешнейшего отъезда
из страны, над которой знамя
развевается
нашего детства.

Детство, отрочество, юность –
всю трилогию Льва Толстого,
что ни вспомню, куда ни сунусь,
вижу Колю снова и снова.

Отвезли от него эшелоны,
роты маршевые
отмаршировали.
Все мы – перевалили словно.
Он остался на перевале.

Во время войны Глазков зарабатывал себе на жизнь тем, что колол дрова в московских дворах. От голода его спасала, в частности, Лиля Брик, обладавшая превосходным чутьем на самобытные таланты и писавшая Глазкову «Вы не Хлебников, не Маяковский. Вы уже – Глазков».

Если речь зашла о колке дров, то надо упомянуть, что Глазков был человеком невероятной физической силы. Вот, например, вспоминает поэт Дмитрий Бобышев:

«- Хочешь повидать самого сильного русского поэта? – с непонятной иронией спросил меня Рейн. – Он живет через два двора отсюда.
– Кто это и почему он “самый сильный”?
– Потому, что при знакомстве, не говоря ни слова, протягивает вместо руки динамометр и жестом предлагает его выжать. Ну, кто-то выжимает 50, кто-то 65, а кто-то, натужась, и 72. Тогда динамометр берет он сам, жмет 110 и представляется: “Николай Глазков, самый сильный русский поэт…”

А вот вспоминает поэт Сергей Мнацаканян:

«Молодой человек, – спросил меня незнакомец, – а вы можете за ножку поднять вот этот стул? Может быть, попробуете?
Он смотрел на меня небольшими по отношению к его физиономии и очень лукавыми глазками. А я посмотрел на стул. В ресторане ЦДЛ только-только поменяли стулья на новые – тяжёлые с мягким сиденьем и крепкой, тоже мягкой спинкой. Почему бы не попробовать? Я присел, ухватил стул за ножку почти на уровне паркета и оторвал стул от пола. Большего сделать не удалось. При отрыве от пола проклятый стул клонился то вправо, то влево, то вперёд, то нагло падал на меня, терял равновесие и вырывался из сжатой ладони. Одним словом, полная неудача. После этого неожиданный «провокатор» тоже присел, тоже ухватился за ножку и медленно, напрягаясь, очень внимательно поглядывая на свою руку, действительно поднял этот неподъёмный стул».

Но вернемся к литературной деятельности поэта. Еще до войны Глазков, которого не печатали («а мне печататься сегодня надо», как писал он в своих стихах) начал распространять по друзьям и знакомым собственные, сперва рукописные, а потом и машинописные сборники стихов, на которых, пародируя «Госиздат», ставил «Самсебяиздат» в последствии сократившийся до «самиздата» («Самиздат – придумал это слово я еще в сороковом году»). Таким образом, Глазков, как создал само слово, остающееся в широком употреблении по сегодняшний день, так и запустил важнейший литературный процесс, являвшийся лазейкой для непечатаемых авторов. В советские годы в самиздате полуподпольно ходили Мандельштам и Булгаков, Солженицын и Ерофеев, да и практически вся настоящая литература.

Официально Глазков начал печататься с 1957 года. За это время вышло чуть более десятка сборников стихов поэта. Стихи Глазкова коверкались, как цензурой, так и им самим. Евтушенко пишет:

«Репутация “блаженного” спасла его от ареста, но и отгородила от печатаемой литературы. Тогда Глазков начал мстить официальной поэзии за то, что она его в себя не впустила, издевательски плохими стихами, которые он печатал в огромном количестве, ернически рифмуя “коммунизм” и “социализм”, и так же наплевательски переводил с любых языков».

Вместе с тем, по литературной Москве устно ходило множество крылатых строчек и целых строф Глазкова. Самое известное, пожалуй, его четверостишие, являющееся частью стихотворения «Мир из под стола» (известного в нескольких вариантах), это:

Я на мир взираю из под столика
Век двадцатый – век необычайный
Чем столетье интересней для историка
Тем для современника печальней.

Также широкой известностью пользовались, например, такие стихи:

Мы – умы,
А вы – увы

или дерзкий ответ Брику

Мне говорят, что «Окна Тасс»
Моих стихов полезнее
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Вообще, множество строчек Глазкова были удивительно смелыми по тем временам

«Я сказал: «Пусть в личной жизни
Неудачник я всегда.
Но народы в коммунизме
Сыщут счастье?» – «Никогда!»» (1938)

«Иногда идешь в коммунизм
А приходишь в болото» (1939)

«Ну а сей поэт имел характер
Не такой, чтоб воспевать заводы» (1950)

Да и в начале шестидесятых, так писать о, пусть даже, осужденным ХХ-м съездом Сталине, да и вполне действующем Хрущеве было, мягко говоря, вызывающе:

«Он был стране отцом любимым
И мудрецом из мудрецов.
Однако, счел необходимым
Детей оставить без отцов.
<…>
И всё-таки велик наш Сталин,
Чудесный подвиг им свершен.
Ему я очень благодарен.
За что? За то, что умер он!

И я могу сказать открыто:
Успешней мы идем вперед.
Мне больше нравится Никита,
Который мух ноздрей не бьет».

Многие считают, что в какой-то момент Глазков как художник, перестал двигаться вперед. Возможно, это была оборотная сторона стремления поэта сохранить как творческую самостоятельность, так и просто человеческую индивидуальность, нежелания под влиянием времени «усредниться» и потерять себя, боязни незаметно зашагать в ногу со среднестатистическим обывателем (пусть и поэтом). «Мир ловил меня, но не поймал» сказал перед смертью философ Сковорода. Глазков мог бы сказать о себе то же самое.
Эта опасность иронически осмыслена им в весьма прозрачной притче, повествующей о диктате одноглазых:

«Двуглазки в меньшинстве остались
И между ними
Нашлись, которые старались
Глядеть одним, и

Хоть это было неудобно
Двуглазым массам,
Зато прилично и подобно
Всем одноглазым». (1943)

Собственную «непохожесть» Глазков неизменно декларировал как в поэзии, так и в жизни. Упомянутая бравада невероятной физической силой, хождение в ботинках без шнурков, купание в фонтанах и прочие чудачества – все это привело к появлению мифа под названием «Глазков» еще при жизни поэта. Но сумасшедшим Глазков никогда не был, хотя и писал «Поэзия – сильные руки хромого, я верный твой раб – сумасшедший Глазков». В программном стихотворении «Гимн клоуну» сказано: «Надо быть очень умным, чтоб сыграть дурака». К этому нечего прибавить.

Многие и многие «собратья по поэтическому цеху» частенько «вдохновлялись» строчками поэта, о чем наиболее смело и честно сказал Слуцкий:

Он остался на перевале.
Обогнали? Нет, обогнули.
Сколько мы у него воровали,
а всего мы не утянули.

Скинемся, товарищи, что ли?
Каждый пусть по камешку выдаст!
И поставим памятник Коле.
Пусть его при жизни увидит.

На дружеские советы вести себя менее вызывающе, чтобы избежать все более вероятного ареста, поэт писал такие стихи:

Подальше убраться
Из мира огромности?
Подальше держаться
В тени или в скромности?..

Я слышал. Спасибо
За все поучения.
Лишь дохлая рыба
Плывет по течению!

Именно такой человек понадобился Андрею Тарковскому на роль «летающего мужика» в «Андрее Рублеве». Этот ключевой четерехминутный эпизод, открывающий один из самых великих фильмов всех времен, навсегда сохранил для нас образ и голос Николая Глазкова.
Свободный и дерзкий с лицом чудака и поэта – кто кроме Глазкова лучше подходил на эту роль?

Впрочем, сниматься в эпизодических ролях, Глазков начал еще задолго до «Рублева», ухитрившись сняться у другого великого режиссера – Сергея Эйзенштейна в массовке к «Александру Невскому». Еще Глазков снимался в эпизодах к «Илье Муромцу» и в нескольких менее заметных фильмах. «Песня про птиц» из «Романса о влюбленных» – это тоже он – Глазков.

Адрес Глазкова был известен даже людям, незнакомым с поэтом из его четверостишия

Живу в своей квартире
Тем, что пилю дрова.
Арбат, 44,
Квартира 22.

В доме 43, кстати говоря, в то время жил Булат Окуджава, написавший об этом

Тот самый двор, где я сажал березы,
был создан по законам вечной прозы
и образцом дворов арбатских слыл;
там, правда, не выращивали розы,
да и Гомер туда не заходил…
Зато поэт Глазков напротив жил

Друг друга мы не знали совершенно,
но, познавая белый свет блаженно,
попеременно – снег, дожди и сушь,
разгулы будней и подъездов глушь,
и мостовых дыханье, неизменно
мы ощущали близость наших душ.

Возвращаясь к четверостишию Глазкова, следует заметить, что многих сильно раздражала «простота» некоторых его стихов. Такие стихи зачастую воспринимались, чуть ли не как самозванство, стремление не напрягаясь выдавать себя за поэта. Глазков парировал так:

Чтоб так же, как деревья и трава,
Стихи поэта были хороши,
Умело надо подбирать слова,
А не кичиться сложностью души.

Впрочем, поэтическая форма Глазкова бывала и весьма, порой очень остроумно, изощренной, насыщенной летучими неологизмами.

В некотором смысле писать о Глазкове просто, из-за того, что он, как бы помогая будущему исследователю, напрямую говорит в стихах о фактах из своей жизни, имеющих важное биографическое значение. Вот и над вопросом о поэтических учителях не нужно долго гадать, имея следующие строчки

Был не от мира Велимир,
Но он открыл мне двери в мир.

Кроме Хлебникова на поэта повлияли Крученых, Маяковский, Северянин, Пастернак, обэриуты и другие, в основном футуристы и близкие к ним. Сам же Глазков, несомненно, тоже оказал огромное влияние, как на современников (вспомним, например, строчки Слуцкого), так и на последователей, из которых самым ярким является Олег Григорьев.

Вот что пишет о нем Давид Самойлов: «Размышляя о Глазкове, ощущаешь незаурядный масштаб этого поэта, его многогранность и сложность».

А это уже Андрей Вознесенский: «Николай Глазков – москвитянин сюрреалист. Глазкова ни с кем не спутаешь, он ни на кого не похож, точнее, похож на самого себя! У него все афористически просто, стих не захламлен эпитетами и метафорами. В нем усмехается черный юмор и дохристианская непосредственность».

Римма Казакова: «Николай Иванович Глазков был чистым, как ребенок, светлым, добрым, как и положено нормальному гению. Сперва я читала его в самиздате, потом познакомилась лично и полюбила — воистину! — до гроба. До его печального, не отмеченного официальными фанфарами ухода из жизни. Его нежность, мудрость его внешне подчас ернических, а на деле глубочайших строк, — всегда со мной».

Еще одна тема, которую невозможно обойти, говоря о Глазкове, – это алкоголь, к которому он пристрастился еще в детстве. Разве не предтеча Венедикта Ерофеева такие глазковские строки:

Над Москвою небо сине-сине,
Час такой: не поздно и не рано;
И не купишь водки в магазине,
И уже закрыты рестораны.

На душе невыносимо плохо,
Разве это не на сердце рана?..
Справедливо сказано у Блока:
В час рассвета холодно и странно,

В час четвертый ни утра, ни ночи
Видишь мир особыми глазами
Ну а если выпить хочешь очень –
Водка есть на Киевском вокзале.

или даже такая речь Ильи Муромца, обращенная к Алеше Поповичу:

«Дорогой Лексей, попадьевский сын!
Ты ко мне, чем свет на ответ, сарынь!

Али удаль в тебе богатырская спит?
Ты скажи, зачем проворонил спирт?»

Впрочем, если цитировать все «алкогольные» строки поэта, придется составить увесистый сборник.

1 октября 1979 года Николая Ивановича Глазкова не стало.

Я захлебнусь своими же стихами,
Любимый, но и нелюбимый всеми.
Прощай, страна! Во мне твое дыханье,
Твоя уверенность, твое спасенье. (1940)

—-

При написании этого поста использовалась информация, почерпнутая из следующих источников:

https://fomafert.narod.ru/letun.htm
https://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg192006/Polosy/7_1.htm
https://www.linktech.ru/news61827.html
https://berezin.livejournal.com/655929.html
https://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/LITRA/SLU7_W.HTM#7_99
https://www.litera.ru/stixiya/authors/samojlov/chto-znachit-nashe.html
https://ilin-yakutsk.narod.ru/2001-34/84.htm
https://www.litrossia.ru/article.php?article=1155
https://slovari.yandex.ru
https://magazines.russ.ru/voplit/2000/3/vinok.html
https://magazines.russ.ru/voplit/2003/1/vinok.html
https://www.stihi.ru/poems/2004/01/19-362.html
https://br00.narod.ru/nlo-005.htm

а также фотографии и стихи из сборника «Хихимора», М.: Время, 2007

Кое-какие стихи Николая Глазкова, можно найти по следующим ссылкам:

https://www.litera.ru/stixiya/authors/glazkov.html
https://magazines.russ.ru/arion/1996/2/arion3.html
https://antology.igrunov.ru/authors/glazkov/

x-post в chtoby_pomnili