Риторика полезна потому что истина и справедливость
Аристотель
Риторика
КНИГА I
ГЛАВА I
Отношение риторики в диалектике — Всеобщность риторики — Возможность построить систему ораторского искусства. — Неудовлетворительность более ранних систем ораторского искусства. — Что должен доказывать оратор? — Закон должен по возможности все определять сам; причины этого. — Вопросы, подлежащие решению судьи. — Почему исследователи предпочитают говорить о речах судебных? — Отношение между силлогизмом и энтимемой. — Польза риторики, цель и область ее.
Риторика — искусство, соответствующее диалектике, так как обе они касаются таких предметов, знакомство с которыми может некоторым образом считаться общим достоянием всех и каждого и которые не относятся к области какой-либо отдельной науки. Вследствие этого все люди некоторым образом причастны к обоим искусствам так как всем в известной мере приходится как разбирать, так и поддерживать какое-нибудь мнение, как оправдываться, так и обвинять. В этих случаях одни поступают случайно, другие действуют в соответствии со своими способностями, развитыми привычкой.
Так как возможны оба эти пути, то, очевидно, является возможность возвести их в систему, так как мы можем рассматривать, вследствие чего достигают цели как те люди, которые руководствуются привычкой, так и те, которые действуют случайно, а что подобное исследование есть дело искусства, с этим, вероятно, согласится каждый. До сих пор те, которые строили системы ораторского искусства, выполнили лишь незначительную часть своей задачи, так как в области ораторского искусства только доказательства обладают признаками, свойственными ораторскому искусству, а все остальное — не что иное, как аксессуары (TrpooufjKai). Между тем авторы систем не говорят ни слова по поводу энтимем, которые составляют суть доказательства, много распространяясь в то же время о вещах, не относящихся к делу; в самом деле: клевета, сострадание, гнев и другие тому подобные движения души относятся не к рассматриваемому судьей делу, а к самому судье. Таким образом, если бы судопроизводство везде было поставлено так, как оно ныне поставлено в некоторых государствах, и преимущественно в тех, которые отличаются хорошим государственным устройством, эти теоретики не могли бы сказать ни слова. Все (одобряют такую постановку судопроизводства, но одни полагают, что дело закона произнести это запрещение другие же действительно пользуются таким законом, не позволяя говорить ничего не относящегося к делу (так это делается и в Ареопаге). Такой порядок правилен, так как не следует, возбуждая в судье гнев, зависть и сострадание, смущать его: это значило бы то же, как если бы кто-нибудь искривил ту линейку, которой ему нужно пользоватьс Кроме того очевидно, что дело тяжущегося заключается не в чем другом, как в доказательстве самого факта: что он имеет или не имеет, имел или не имел места; что же касается вопросов, важен он или не важен, справедлив или не справедлив, то есть всего того, относительно чего не высказался законодатель, то об этом самому судье, конечно, следует иметь свое мнение, а не заимствовать его от тяжущихся.
Поэтому хорошо составленные законы главным образом должны, насколько возможно, все определять сами и оставлять как можно меньше произволу судей, во-первых, потому что легче найти одного или немногих, чем многих таких людей, которые имеют правильный образ мыслей и способны издавать законы и изрекать приговоры. Кроме того, законы составляют с людьми на основании долговременных размышлений, судебные же приговоры произносятся на скорую руку, так что трудно людям, отправляющим правосудие, хорошо различать справедливое и полезное.
Самая же главная причина заключается в том, что решение законодателя не относится к отдельным случаям, но касается будущего и имеет характер всеобщности, между тем как присяжные и судьи изрекают приговоры относительно настоящего, относительно отдельных случаев, с которыми часто находится в связи чувство любви или ненависти и сознание собственной пользы, так что они [судьи и присяжные] не могут с достаточной ясностью видеть истину: соображения своего собственного удовольствия и неудовольствия мешают правильному решению дела.
Итак, как мы говорим, относительно всего прочего нужно предоставлять судье как можно меньше простора; что же касается вопросов, совершился ли известный факт или нет, совершится или нет, есть ли он в наличности, или нет, то решение этих вопросов необходимо всецело предоставить судьям, так как законодатель не может предвидеть частных случаев.
Раз это так, очевидно, что те, которые [в своих рассуждениях] разбирают другие вопросы, например, вопрос о том, каково должно быть содержание предисловия, или повествования, или каждой из других частей [речи], касаются вопросов, не относящихся к делу, потому что [авторы этих сочинений] рассуждают в этом случае только о том, как бы привести судью в известное настроение, ничего не говоря о технических доказательствах, между тем как только таким путем можно сделаться способным к энтимемам. Вследствие всего этого хотя и существует один и тот же метод для речей, обращаемых к народу, и для речей судебного характера, и хотя прекраснее и с государственной точки зрения выше первый род речей, чем речи, касающиеся сношений отдельных личностей между собой, — тем не менее исследователи ничего не говорят о первом роде речей, между тем как каждый из них пытается рассуждать о судебных речах.
Причина этому та, что в речах первого рода представляется менее полезным говорить вещи, не относящиеся к делу, а также и та, что первый род речей представляет меньше простора для коварной софистики и имеет больше общего интереса, здесь судья судит о делах, близко его касающихся, так что нужно только доказать, что дело именно таково, как говорит оратор. В судебных же речах этого не достаточно, но полезно еще расположить слушателя в свою пользу, потому что здесь решение судьи касается дел, ему чуждых, так что судьи, в сущности, не судят, но предоставляют дело самим тяжущимся, наблюдая при этом свою собственную выгоду и выслушивая пристрастно [показания тяжущихся].
Вследствие этого во многих государствах, как мы и раньше говорили, закон запрещает говорить не относящееся к делу, но там сами судьи в достаточной мере заботятся об этом.
Так как очевидно, что правильный метод касается способов убеждения, а способ убеждения есть некоторого рода доказательство, (ибо мы тогда всего более в чем-нибудь убеждаемся, когда нам представляется, что что-либо доказано), риторическое же доказательство есть энтимема, и это, вообще говоря, есть самый важный из способов убеждения, и так как очевидно, что энтимема есть некоторого рода силлогизм и что рассмотрение всякого рода силлогизмов относится к области диалектики — или в полном ее объеме, или какой-нибудь ее части, — то ясно, что тот, кто обладает наибольшей способностью понимать, из чего и как составляется силлогизм, тот может быть и наиболее способным к энтимемам, если он к знанию силлогизмов присоединит знание того, чего касаются энтимемы, и того, чем они отличаются от чисто логических силлогизмов, потому что с помощью одной и той же способности мы познаем истину и подобие истины. Вместе с тем люди от природы в достаточной мере способны к нахождению истины и по большей части находят ее; вследствие этого находчивым в деле отыскания правдоподобного должен быть тот, кто также находчив в деле отыскания самой истины.
Итак, очевидно, что другие авторы говорят в своих системах о том, что не относится к делу; ясно также и то, почему они обращают больше внимания на судебные речи.
Риторика полезна, потому что истина и справедливость по своей природе сильнее своих противоположностей, а если решения выносят с не должным образом, то истина и справедливость обычно бывают побеждены своими противоположностями, что достойно порицания. Кроме того, если мы имеем даже самые точные знания, все-таки не легко убеждать некоторых людей на основании этих знаний, потому что [оценить] речь, основанную на знании, есть дело образования, а здесь [перед толпой] она — невозможная вещь. Здесь мы непременно должны вести доказательства и рассуждения общедоступным путем, как мы говорили это и в «Топике» относительно обращения к толпе. Кроме того, необходимо уметь доказывать противоположное, так же, как и в силлогизмах, не для того, чтобы действительно доказывать и то, и другое, потому что не должно доказывать что-нибудь дурное, но для того, чтобы знать, как это делается, а также, чтобы уметь опровергнуть, если кто-либо пользуется доказательствами несоответствующими истине.
Итак, очевидно, что другие авторы говорят в своих системах о том, что не относится к делу; ясно также и то, почему они обращают больше внимания на судебные речи.
Риторика полезна, потому что истина и справедливость по своей природе сильнее своих противоположностей, а если решения выносят с не должным образом, то истина и справедливость обычно бывают побеждены своими противоположностями, что достойно порицания. Кроме того, если мы имеем даже самые точные знания, все-таки не легко убеждать некоторых людей на основании этих знаний, потому что [оценить] речь, основанную на знании, есть дело образования, а здесь [перед толпой] она – невозможная вещь. Здесь мы непременно должны вести доказательства и рассуждения общедоступным путем, как мы говорили это и в «Топике» относительно обращения к толпе. Кроме того, необходимо уметь доказывать противоположное, так же, как и в силлогизмах, не для того, чтобы действительно доказывать и то, и другое, потому что не должно доказывать что-нибудь дурное, но для того, чтобы знать, как это делается, а также, чтобы уметь опровергнуть, если кто-либо пользуется доказательствами несоответствующими истине.
Из остальных искусств ни одно не занимается выводами из противоположных посылок; только диалектика и риторика делают это, так как обе они в одинаковой степени имеют дело с противоположностями. Эти противоположности по своей природе не одинаковы, но всегда истина и то, что лучше, по природе вещей более поддается умозаключениям и, так сказать, обладает большей силой убедительности.
Сверх того, если позорно не быть в состоянии помочь себе своим телом, то не может не быть позорным бессилие помочь себе словом, так как пользование словом более свойственно человеческой природе, чем пользование телом. Если же кто-либо скажет, что человек, несправедливо пользующийся подобной способностью слова, может сделать много вреда, то это замечание можно [до некоторой степени] одинаково отнести ко всем благам, исключая добродетели, и преимущественно к тем, которые наиболее полезны, как например, к силе, здоровью, богатству, военачальству: человек, пользуясь этими благами, как следует, может принести много пользы, несправедливо же [пользуясь ими,] может сделать очень много вреда.
Итак, очевидно, что риторика не касается какого-нибудь отдельного класса предметов, но как и диалектика [имеет отношение ко всем областям], а также, что она полезна и что дело ее – не убеждать, но в каждом данном случае находить способы убеждения; то же можно заметить и относительно всех остальных искусств, ибо дело врачебного искусства, например, заключается не в том, чтобы делать [всякого человека] здоровым, но в том, чтобы, насколько возможно, приблизиться к этой цели, потому что вполне возможно хорошо лечить и таких людей, которые уже не могут выздороветь Кроме того очевидно, что к области одного и того же искусства относится изучение как действительно убедительного, так и кажущегося убедительным, подобно тому, как к области диалектики относится изучение как действительного, так и кажущегося силлогизма: человек делается софистом не в силу какой-нибудь особенной способности, а в силу намерения, с которым он пользуется своим дарованием. Впрочем, здесь [в риторике] имя ритора будет даваться сообразно как со знанием, так и с намерением [которое побуждает человека говорить]. Там же [в логике] софистом называется человек по своим намерениям, а диалектиком – не по своим намерениям, а по своим способностям.
Теперь попытаемся говорить уже о самом методе, – каким образом и с помощью чего мы можем достигать поставленной цели. Итак, определив снова, как и в начале, что такое риторика, перейдем к дальнейшему изложению.
*ГЛАВА II*
Место риторики среди других наук и искусств –Технические и нетехнические способы убеждения. – Три вида технических способов убеждения.
– Риторика –отрасль диалектики и политики. – Пример и энтимема. –Анализ убедительного. – Вопросы, которыми занимается риторика. – Из чего выводятся энтимемы? –Определение вероятного. – Виды признаков. – Пример –риторическое наведение. – Общие места (tottoi) и частные энтимемы (?(5п).
Итак, определим риторику, как возможность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета. Это не составляет задачи какого-нибудь другого искусства, потому что каждая другая наука может научать и убеждать только относительно того, что принадлежит ее области, как например, врачебное искусство – относительно того, что способствует здоровью или ведет к болезни, геометрия –относительно возможных между величинами изменений, арифметика – относительно чисел; точно так же и остальные искусства и науки; риторика же, по-видимому, способна находить способы убеждения относительно каждого данного предмета, потому-то мы и говорим, что она не касается какого-нибудь частного, определенного класса предметов.
Из способов убеждения одни бывают нетехнические, другие же технические. Нетехническими я называю те способы убеждения, которые не нами изобретены, но существовали раньше [помимо нас]; сюда относятся: свидетели, показания, данные под пыткой, письменные договоры и т. п.; техническими же [я называю] те, которые могут быть созданы нами с помощью метода и наших собственных средств, так что первыми из доказательств нужно только пользоваться, вторые же нужно [предварительно] найти.
Что касается способов убеждения, доставляемых речью, то их три вида: одни из них находятся в зависимости от характера говорящего, другие – от того или другого настроения слушателя, третьи – от самой речи. Эти последние заключаются в действительном или кажущемся доказывании.
[Доказательство достигается] с помощью нравственного характера [говорящего] в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что вообще мы более и скорее верим людям хорошим, в тех же случаях, где нет ничего ясного и где есть место колебанию, – и подавно; и это должно быть не следствием ранее сложившегося убеждения, что говорящий обладает известными нравственными качествами, но следствием самой речи, так как несправедливо думать, как это делают некоторые из людей, занимающихся этим предметом, что в искусстве заключается и честность оратора, как будто она представляет собой, так сказать, самые веские доказательства.
Обычно под истиной понимается любое истинное суждение. Однако М. Хайдеггер трактует истину, обратившись к греческому понятию «алетея», как «непотаенное». Важно помнить, что понятия истины и истинности – не синонимичны, абсолютное тождество в живом языке невозможно. По Хайдеггеру истина — непотаенность потаенного, которая приоткрывается для ищущей мысли. Вещи, окружающие нас, обладают смыслом, поскольку находятся в поле нашей озабоченности. Чтобы понять смысл вещи, надо правильно в нее вглядеться. Для этого необходим образованный и изощренный взгляд. В таком случае «видеть» означает «мыслить», а слдв, и «высказываться». Понять вещь значит не показать, не продемонстрировать ее, а рассказать, ведь только то, что нам понятно, мы и можем выразить в речи. В т.сл. актер не говорить речь, а выучивает наизусть.
Истинность понимается как характеристика сказываемого. Назвать что-то истинным – значит соотнести с какими-то уже известными положениями, критериями. Но истинность соотносится не с предложением, а с высказанной в нем мыслью. Именно мысль дает слово бытию, дает ему возможность выговориться. Сказывание бытия есть переход от сокрытости к непотаенности, посредством языка нам открывается мир. Поэтому риторика, как искусство рождения мысли, позволяет истине бытия сказаться, а человеку – обнаружить истину.
Когерентная теория истинности. Истинным не всегда понимается истинное. Истинно для нас то, что правдоподобно, а слдв, понятно. То, что вписывается в уже имеющуюся систему положений, принятых нами за истинные, и будет для нас истинным, т.е истинное это то, что нам кажется истинным. Все, что можно сказать об истинности/ложности высказывания, должно стать определенным. А определенность высказывание обретает только в пределах нашего сознания, слдв становясь нашим высказыванием о той или иной вещи. И если то, что истинно в действительности, не соответствует с нашими представлениями, отвечающими за истинность, то тогда это не будет истинным, во всяком случае, для нас. Часто истина воспринимается как ложь, тк она не маскируется в отличие от лжи. Истина в этом не нуждается, а маскировка лжи ведет к ее правдоподобию.
Риторика в сакральном дискурсе
Человек обнаруживает мир и постигает истину бытия с помощью слова, и для человеч. разума нет иного способа. Слово рождается в стремлении понять мир. Задача сакр. текстов заключается в засвидетельствовании бытия Бога, но может ли разум с помощью слова выполнить это? В этом и заключается вопрос риторики и бож. истины.
Божественное слово не нуждается в доказательстве, а бытие Бога не подвергается рациональному анализу и критике. С одной стороны, бож. истина не нуждается в средствах риторики, тк должна предстать наименее украшенной. Но с другой стороны, бож. истина реализуется через правила риторики, тк передается через слово. Бож. истина должна быть независима от слова, тк человеч. слово может только солгать. Но человек нуждается в слове, культурно определенном, чтобы истина открылась для него. Для человека нет истины за пределами слова. Однако и памятники откровения, которые свидетельствуют о бытии Бога, сотворены человеч. словом. Но именно в сакр. текстах лживое человеч. слово обретает священный характер.
Риторика как искусство чтения превращает чтение в акт творения текста и слдв, в акт рождения истины. Чтение только тогда действительно чтение, когда читающий вступает в равноправный диалог с автором, т.е у всякого текста есть два автора. Нет иного способа прочитать, кроме как самому помыслить, а значит, усомниться. Когда мы читаем, мы создаем продукт нашего собственного разума. Но прочтение значимых для культуры текстов должно соответствовать опыту прочтения этих текстов в этом языке и в этой культуре. В противном случае прочитанное оказывается лишь вымыслом читателя.
Бож. слово, обращенное к человеку, неизбежно превращается в человеческое, лживое по своей природе. Творящим это слово является человеч. разум. Обращаясь к человеку, Бог теряет основание своего бож. бытия, т.е не может обратиться к человеку, оставаясь Богом. А у человека нет слова, равного божественному откровению.
Риторика отторгается сакральн. дискурсом, тк попытка понять божественное слово означает подвергнуть его сомнению.
Обращаясь к богу, человек высказывается для того, чтобы было, что сказать, достойное Бога, а не для того, чтобы обратиться к Богу, чтобы сказать Ему. Мысль получает бытие, чтобы случиться и для человека, перед лицом Бога человек обнаруживает суть для самого себя. Бог не нуждается в каких-либо сообщениях. Язык перестает быть средством коммуникации, тк близость к Богу и преодоление сокрытости достигается не разумом, а подлинностью веры.
Риторика и гомилетика
В большей степени понятие риторики связывают со светской культурой. Однако законы риторики как красноречия проявляются и в гомилетике, науке и искусстве христианской проповеди. Т.о существует связь между риторикой и церковным красноречием.
Задача проповедника – открыть бож. истину через слово, т.о. проповедь есть вид ораторского искусства. Проповедь нуждается в риторической обработке, как и проповедник в риторической подготовке, но оратор, говорящий о бож. истине, отличается от оратора, говорящего об обыденных вещах. Проповедник выступает как посредник между Богом и человеком. Проповедь не сводится к рассказу о событиях, она представляет собой таинство постижения спасения души. Целью проповеди является убеждение верующих следовать Божьим законам, а также воспитание и поддержание православным морально-этических норм поведения. В отличие от риторики, науки практической и универсальной, гомилетика есть наука, представляющая исключительно христианское мировоззрение.
Роль слушателя также различается. Обычно слушатель толкует высказывание в соответствии с критериями истинности / ложности, он подвергает сомнению услышанное. В основе гомилетики лежит суждение об несомненной истинности Божественного слова, в то время как риторика не использует понятия абсолютной истины. В слове проповедника для слушателя истина не противостоит лжи, тк нельзя усомниться в божест. слове. Истина здесь противопоставлена тайне, сокрытой от человеч. разума.Бож. истина не может быть подвергнута анализу, так как сокрытость преодолевается силой веры, а не разумом. Пропасть между Богом и человеком не может быть осмыслена с помощью логики. Человеч. слово – одновременно и способ, и предел разумного человеч. бытия, поэтому человек не может судить о Боге и Бож. истине. Ничтожность человека перед Богом делает невозможной Бож. речь.