На сколько хватит запасов полезных ископаемых

Известный биолог и писатель Мэтт Ридли в Wall Street Journal утверждает, что исчерпаемость ресурсов Земли — это миф. Мы перевели его яркую колонку.

Сколько раз вы слышали, что человечество скоро подберется к пределу использования мировых ресурсов, что кончится нефть, что скоро атмосфера перестанет справляться с загрязнениями, а земля уже не сможет производить достаточно еды для растущего населения? Авторы этих заявлений исходят из того, что на Земле фиксированное количество всего — металлов, нефти, чистого воздуха, земли — и что мы истощаем эти запасы, потребляя их.

Однако человечество прорывалось сквозь эти пределы раз за разом. Как сказал однажды министр нефти Саудовской Аравии, каменный век закончился не из-за дефицита камня. Люди (и даже некоторые животные) умеют создавать новые возможности, делая свою среду обитания более продуктивной. Отличный пример — сельское хозяйство.

Экономисты не любят экологов: по их мнению, экологи почему-то мыслят статическими пределами, не думают о том, что когда стал иссякать китовый жир, была открыта нефть, когда урожаи перестали расти, появились удобрения, а когда изобрели оптоволокно, упал спрос на медь. Но и экологи считают, что экономисты поклоняются некой сверхъественной силе под названием «рынок», чтобы уклониться от вопроса о пределах роста. Самый простой способ вызвать овацию на конференции экологов — это озвучить грубую шутку про экономистов.

Я был и тем, и другим. Я изучал экологию в академической среде около семи лет, а затем восемь лет работал в журнале Economist. Когда я был экологом, я очень много думал о пределах роста. Сегодня я склоняюсь к мысли, что пределов нет, потому что мы можем изобрести новые способы делать больше с меньшими затратами.

Удивительно, что недавний прогноз межправительственной группы по изменению климата (что к 2100 году температура поднимется на 3,7-4,8 градусов по сравнению с доиндустриальным уровнем) основан на таких предпосылках: отсутствие значительных технологических перемен, прекращение долгосрочного падения темпов роста населения, утроение дохода на душу населения и отсутствие больших изменений по части энергоэффективности экономики. То есть это мир вроде нынешнего, но в котором люди жгут гораздо больше нефти и угля, что приводит к усилению выбросов. Большинство экономистов, однако, ожидают к 2100 году 5-10-кратного роста доходов, огромных технологических перемен и прекращение роста населения: это не так уж много людей, нуждающихся в гораздо меньшем количестве углеводородов.

В 1679 году Антони ван Левенгук, великий голландский натуралист, вычислил, что планета может выдержать население в 13,4 млрд, которого, как считают большинство демографов, никогда и не будет. С тех пор оценки менялись в диапазоне от 1 до 100 млрд, и договориться не получается.

Экономисты говорят, что мы постоянно повышаем производительность каждого гектара земли за счет удобрений, механизации, ирригации и пестицидов. Дальнейшие инновации еще больше поднимут потолок. За последние 50 лет площадь земли, требующейся для выращивания определенного количества пищи, сократилась на 65%.

Экологи возражают, что эти инновации основаны на невозобновляемых ресурсах вроде нефти и газа, а возобновимые используются быстрее, чем их можно восстановить. Так что нынешние показатели не удастся не то что улучшить, но даже и сохранить.

Экономисты парируют, что на огромных территориях (особенно в Африке) еще только предстоит использовать удобрения и современные сельскохозяйственные методики, а значит, нет оснований думать, что в целом по миру производительность земель снизится. Наоборот, даже при достаточно быстром росте населения и доходов (а значит, и росте спроса на мясо и другую роскошь) в 2050 году нам понадобится меньше сельскохозяйственных земель, чем в 2000 (если мы только не будем производить на них биотопливо). 

Возьмем воду, которая ограничивает производство пищи во многих странах. В 2000 году мир использовал вдвое меньше воды, чем полагали возможным эксперты в 1960-х. Почему? Благодаря новым ирригационным техникам, которые привели к большой экономии воды. Некоторые страны вроде Израиля сократили использование воды для орошения. А если прибавить к этому методики опреснения морской воды с помощью солнечной энергии, то крайне маловероятно, что уровень запасов свежей воды ограничит рост человечества.

Бестселлер «Пределы роста», опубликованный Римским клубом в 1972 году, предсказывал, что мы упремся во всевозможные потолки, столкнемся с дефицитом разного рода металлов, топлива, минералов и пространства. Почему этого не произошло? Помогли технологии: новые методики разработки сырья, более экономное его использование, замена более дешевыми материалами. Сегодня мы используем на компьютерных платах в 100 раз более тонкий слой позолоты, чем 40 лет назад. Содержание стали в машинах и зданиях продолжает падать.

Еще 10 лет назад можно было считать, что природный газ кончится через несколько десятилетий, вслед за ним кончится и нефть, а в результате сельскохозяйственное производство рухнет. Тогда перед миром встала бы дилемма: или вырубать оставшиеся леса для сельского хозяйства, или голодать.

Но благодаря технологии гидроразрывов и сланцевой революции конец нефти и газа отсрочен. Когда-нибудь они и вправду кончатся, но лишь в том смысле, в каком кончится Атлантический океан, когда вы решите его пересечь на байдарке. Вы, скорее всего, остановитесь и повернете назад задолго до того, как увидите американские берега. Так и мы, скорее всего, успеем найти для нефти и газа дешевые заменители.

Экономист Тим Ворсталл приводит пример теллура — главного ингредиента некоторых видов солнечных панелей. Это один из редчайших элементов на Земле. Быстро ли он кончится? По оценке Ворсталла, его запасы — 120 млн тонн, этого хватит на миллион лет. Теллур также содержится в отходах переработки медной руды, а когда-нибудь его можно будет добывать и из старых солнечных панелей, отслуживших свое.

Многие экологи до сих пор считают, что чем больше на Земле людей, тем больше они наносят планете ущерба. Но в последние 40 лет все было не так. Более высокие доходы и новые технологии позволили снизить человеческое влияние на планету. Более богатые люди не добывают себе дрова и пищу в лесу — они пользуются электричеством и птицефермами, а и то, и другое требует гораздо меньше земли.

Отчасти проблема в том, что слово «потребление» для экологов и экономистов означает разные вещи. Экологи говорят об «использовании ресурса», экономисты же о «покупке товаров и услуг». Но в каком смысле используются вода или теллур, когда продукты, изготовленные с их помощью, кто-то покупает? Они по-прежнему остаются в этих продуктах или в окружающей среде. Вода возвращается в природу и может быть использована заново. Теллур остается в солнечных панелях, которые можно переработать. 

Возьмем расчеты Global Footprint Network— калифорнийского исследовательского института, который поддерживают больше 70 международных экологических организаций. В них предполагается, что ископаемое топливо, которое сжигают в погоне за более высокими урожаями, в будущем должно компенсироваться высадкой новых деревьев в масштабах, достаточных, чтобы изъять из атмосферы излишки углекислого газа. Есть также популярные расчеты, что 54% той сельскохозяйственной земли, в которой мы нуждаемся, следует использовать для поглощения углекислоты.

Но что, если посадка деревьев — не единственный способ борьбы с излишками углекислого газа? Или если деревья будут расти быстрее с помощью современной ирригации и удобрений, так что их понадобится меньше? Или если мы снизим эмиссии, как США недавно, заменяя на электростанциях газ углем? Или если мы смиримся с некоторым увеличением эмиссий при высоком росте урожаев? Любое из этих решений может во многом списать тот долг, который у нас остается перед планетой.

Некоторые экологи доказывают, что мы используем больше половины всей зелени на планете. Хельмут Хаберль, австрийский исследователь, не согласен: во-первых, эта величина значительно меньше (14,2% съедаем мы сами и наши животные, еще 9,6% не дают вырасти наши дома и фермы). Во-вторых, чаще всего экономический рост происходит без резкого увеличения используемой биомассы, и по мере индустриализации человеческое потребление того, что растет само по себе, сокращается. Наконец, человеческая деятельность даже увеличивает производство растительности в природе. Удобрения с полей попадают в леса и реки. В районах вроде дельты Нила дикая природа стала более продуктивна, чем до человеческого вмешательства.

Я мечтаю о том, чтобы два племени, экономисты и экологи, собрались когда-нибудь вместе. Я бы поставил перед ними один простой вопрос и запретил бы выходить из зала, пока они не дадут ответ: «Как инновации могут улучшить окружающую среду?»

Что стало отправной точкой для вашего проекта? Как он развивался? 

Я работаю в сырьевом бизнесе с 2006 года. У нас были проекты, связанные с нефтью и газом на Ближнем Востоке. Позже я участвовал в разработке месторождений коксующегося угля, редкоземельных элементов и золота в Монголии. Проект Бьеркрейм-Сокндал появился у нас в 2016 году. После предварительного анализа первым, что привлекло наше внимание, были потенциальные запасы фосфатов, важнейшего сырья для производства удобрений. Сегодня мировой рынок удобрений оценивается примерно в $200 млрд, сегмент фосфорных удобрений занимает второе место.

Работы по исследованию этого месторождения велись государственным норвежским агентством по геологоразведке уже давно. В них также принимали участие местные университеты. Согласно результатам, полученным ими, речь шла о комплексной интрузии (геологическое тело, сложенное магматическими горными породами), где помимо фосфатов в рудном теле присутствовали ванадий и титан.

Именно эти данные стали отправной точкой для создания нашей компании Norge Mining и начала масштабных работ по проверке запасов совместно с SRK Consulting. Это одна из крупнейших и наиболее известных компаний в сфере геологоразведки с отличной репутацией и, что важно, абсолютно независимая. Проанализировав имевшиеся на тот момент данные, эксперты SRK Consulting пришли к мнению, что мы имеем дело с одной из крупнейших интрузий в мире. По начальным оценкам, глубина могла составлять около 300–400 м. Следующим этапом стал сбор дополнительных образцов летом 2019 года, более 3 т, и их анализ в британских лабораториях для определения концентрации элементов в руде. Английские химики пришли к трем главным выводам. Во-первых, концентрация достаточно высока для обеспечения рентабельности добычи. Во-вторых, благодаря составу руды сепарация сырья может быть произведена достаточно экономичным способом. В-третьих, само рудное тело гораздо шире и глубже, почти в десять раз, чем предполагалось раньше. И это стало главным открытием, дало толчок к расширению проекта. В дополнение к уже имевшимся у нас пяти лицензиям мы приобрели дополнительно еще 40, чтобы полностью закрепить за собой всю территорию месторождения — около 420 кв. км, это примерно четыре Парижа. 

Какова была реакция правительства Норвегии на ваш проект? Вы получили какую-нибудь поддержку?

О, это была интересная история. Летом прошлого года нам стало известно, что правительство Норвегии совместно с ЕС планируют крупный инфраструктурный проект — скоростное шоссе длиной 1400 км из Дании в Норвегию, и оно должно связать Осло, Берген и Тронхейм и пройти прямо по нашему месторождению. Месторождению, которое ранее само правительство объявило имеющим национальное и международное значение.

Мы немедленно отправились в Осло, чтобы понять: как так может быть? Нам ответили, что ничего поделать нельзя, проект шоссе разрабатывался шесть лет и вообще это очень важно. Потом была еще масса дискуссий во всех инстанциях, включая департамент строительства дорог и министерство транспорта, чтобы они поняли значение нашего проекта.

Это был ясное заявление, недвусмысленный сигнал поддержки и сигнал не просто на словах: стоимость обходного маршрута составит для норвежского государства около €320 млн.

Чтобы понять, почему чиновники и парламентарии с нами все-таки согласились, важно учитывать структуру норвежской экономики. Ее основу составляют только две крупные отрасли — добыча нефти и газа и рыболовство. Горнодобывающая промышленность плохо развита. Наш проект дает возможность радикально изменить ситуацию, сделать Норвегию серьезным игроком на мировом рынке минерального сырья.

Вы уже сказали, что собранные образцы показали высокую концентрацию полезных элементов в рудном теле. Какие еще конкурентные преимущества могут привлечь в ваш проект инвесторов?

Прежде всего стабильная политическая система в стране. Во-вторых, вся наша продукция относится к стратегически важной для Европейского союза. Сегодня Европа импортирует почти все необходимое ей минеральное сырье. В недавнем отчете ЕС было признано, что около 30 млн рабочих мест в Европе напрямую зависят от доступа к импортируемым сырьевым ресурсам. Подобные диспропорции делают Европу очень уязвимой как к политическим, так и экономическим рискам.

Позвольте привести вам один пример. Крупнейшие месторождения фосфатов в мире находятся в Марокко и Западной Сахаре, в них содержится около 80% мировых запасов. Второй по размеру регион добычи — Китай с 10% мировых запасов. Это продукт критически важный для ведения эффективного сельского хозяйства во всем мире. Но сейчас в Марокко возобновился застарелый вооруженный конфликт с Фронтом POLISARIO, стремящимся к отделению Западной Сахары.

Еще один важный момент — диверсификация нашей продуктовой линейки. Мы являемся поставщиками сырья для трех очень важных глобальных секторов: сельского хозяйства, металлургии и энергетики. Это придает нашему бизнесу дополнительную устойчивость, он малоуязвим для секторальных кризисов. Ну и кроме того, размер имеет значение. По текущим оценкам, запасов на нашем месторождении хватит как минимум на 100-120 лет.

Фосфаты и титан пользуются устойчивым спросом на рынке. А каковы перспективы ванадия в среднесрочном периоде? 

В настоящее время ванадий в основном используется в качестве легирующей добавки при производстве металлических изделий и конструкций. Он обеспечивает повышенную прочность и гибкость. Но в ближайшие годы он будет играть все большую роль в развитии «зеленой энергетики». Одна из главных проблем солнечных и ветряных станций — как сохранить выработанную энергию. Нужны аккумуляторы огромной емкости. Литий-ионные аккумуляторы на эту роль подходят не очень хорошо. Они огнеопасны, могут взрываться, содержат крайне токсичные материалы. Их переработка или захоронение требуют огромных средств.

Ванадий, напротив, может стать решением проблемы. Ванадиевые прямоточные редокс-батареи лишены почти всех этих недостатков. У них почти неограниченная энергоемкость за счет простого увеличения размеров, безопасность и невоспламеняемость электролита, которым является простая вода. Кроме того, ванадий малотоксичен. 

Каким вы видите развитие данного проекта? Планируется ли создание комплекса обогащения и переработки руды, металлургического предприятия?

Пока таких планов нет. Но ситуация может измениться, если к проекту присоединится крупный стратегический инвестор. Им может стать норвежское государство. Во всяком случае, такое мнение выражали ряд норвежских политиков. Нам, безусловно, интересно создание мощностей по переработке сырья на месте или, например, в одной из европейских стран. Этот вопрос обсуждался на наших встречах с представителями ЕС, поскольку логистика и транспорт имеют важное значение для рентабельности рудных проектов. Но на ближайшую перспективу мы ограничимся ролью поставщика сырья.

У вас богатый опыт в развитии различных проектов в ЕС, России, Монголии, на Ближнем Востоке. Что, на ваш взгляд, делает один проект более успешным, чем другие?

Для успеха необходимы видение и креативность. Но главное — быть первопроходцем. Идти туда, где никого еще нет. Приведу пример. В 1998 году мы с партнерами создали компанию ITV Media, и она первой в Европе начала размещать фильмы в интернете, о котором тогда уже все знали, но мало кто понимал или видел в нем перспективы.

С Norge Mining ситуация была примерно такой же. Об интрузии Бьеркрейм-Сокндал знали все — ученые, государство, бизнес. Но никому это не было интересно как коммерческий проект, все были зациклены на нефти и газе. К сравнению, в России и Китае значимость горнорудной промышленности тогда понимали гораздо лучше. Сейчас, когда ЕС спохватился, мы готовы предложить крупномасштабный проект, готовый к освоению.