Клюква по пришвину кислая и очень полезная

II
Кислая и очень полезная для здоровья ягода клюква растет в болотах летом,
а собирают ее поздней осенью. Но не все знают, что самая-самая хорошая
клюква, сладкая, как у нас говорят, бывает, когда она перележит зиму под
снегом.

Этой весной снег в густых ельниках еще держался и в конце апреля, но
в болотах всегда бывает много теплее: там в это время снега уже не было
вовсе. Узнав об этом от людей, Митраша и Настя стали собираться за клюквой.
Еще до свету Настя задала корм всем своим животным. Митраша взял отцовское
двуствольное ружье “тулку”, манки на рябчиков и не забыл тоже
и компас. Никогда, бывало, отец его, направляясь в лес, не забудет этого
компаса. Не раз Митраша спрашивал отца:

—Всю жизнь ты ходишь по лесу, и тебе лес известен весь, как ладонь. Зачем
же тебе еще нужна эта стрелка?

—Видишь, Дмитрий Павлович, – отвечал отец, – в лесу эта стрелка тебе
добрей матери: бывает, небо закроется тучами и по солнцу в лесу ты определиться
не можешь, пойдешь наугад – ошибешься, заблудишься, заголодаешь. Вот тогда
взгляни только на стрелку – и она укажет тебе, где твой дом. Пойдешь прямо
по стрелке домой, и тебя там покормят. Стрелка эта тебе верней друга:
бывает, друг твой изменит тебе, а стрелка неизменно всегда, как ее ни
верти, все на север глядит.

Осмотрев чудесную вещь, Митраша запер компас, чтобы стрелка в пути зря
не дрожала. Он хорошо, по-отцовски, обернул вокруг ног портянки, вправил
в сапоги, картузик надел такой старый, что козырек его разделился надвое:
верхняя корочка задралась выше солнца, а нижняя спускалась почти до самого
носика. Оделся же Митраша в отцовскую старую куртку, вернее же, в воротник,
соединяющий полосы когда-то хорошей домотканой материи. На животике своем
мальчик связал эти полосы кушаком, и отцовская куртка села на нем, как
пальто, до самой земли. Еще сын охотника заткнул за пояс топор, сумку
с компасом повесил на правое плечо, двуствольную “тулку” – на
левое и так сделался ужасно страшным для всех птиц и зверей.

Настя, начиная собираться, повесила себе через плечо на полотенце большую
корзину.

—Зачем тебе полотенце? – спросил Митраша.

—А как же? – ответила Настя. – Ты разве не помнишь, как мама за грибами
ходила?

—За грибами! Много ты понимаешь: грибов бывает много, так плечо режет.

—А клюквы, может быть, у нас еще больше будет.

И только хотел сказать Митраша свое “вот еще!”, вспомнилось
ему, как отец о клюкве сказал, еще когда собирали его на войну.

—Ты это помнишь, – сказал Митраша сестре, – как отец нам говорил о клюкве,
что есть палестинка в лесу.

—Помню, – ответила Настя, – о клюкве говорил, что знает местечко и клюква
там осыпучая, но что он о какой-то палестинке говорил, я не знаю. Еще
помню, говорил про страшное место Слепую елань.

—Вот там, возле елани, и есть палестинка, – сказал Митраша. – Отец говорил:
идите на Высокую гриву и после того держите на север и, когда перевалите
через Звонкую борину, держите все прямо на север и увидите – там придет
вам палестинка, вся красная, как кровь, от одной только клюквы. На этой
палестинке еще никто не бывал!

Митраша говорил это уже в дверях. Настя во время рассказа вспомнила:
у нее от вчерашнего дня остался целый, нетронутый чугунок вареной картошки.
Забыв о палестинке, она тихонечко шмыгнула к загнетке и опрокинула в корзину
весь чугунок.

“Может быть, еще и заблудимся, – подумала она. – Хлеба у нас взято
довольно, есть бутылка молока, и картошка, может быть, тоже пригодится”.

А брат в это время, думая, что сестра все стоит за его спиной, рассказывал
ей о чудесной палестинке и что, правда, на пути к ней Слепая елань, где
много погибло и людей, и коров, и коней.

—Ну, так что это за палестинка? – спросила Настя.

—Так ты ничего не слыхала?! – схватился он.

И терпеливо повторил ей уже на ходу все, что слышал от отца о не известной
никому палестинке, где растет сладкая клюква.

Михаил Пришвин в книге “Кладовая солнца” писал: “Кислая и очень полезная для здоровья ягода клюква растет в болотах летом, а собирают ее поздней осенью. Но не все знают, что самая-самая хорошая клюква, сладкая, как у нас говорят, бывает, когда она перележит зиму под снегом”. Действительно – это, наверное, единственная ягода наших широт, которую можно собирать и осенью, и весной.

У нас встречаются два вида клюквы: болотная и мелкоплодная. Но есть клюква поистине гигантских размеров – величиной с крупную горошину. Правда, растет она не в Европе, а в Америке. Одно время американскую клюкву активно изучали, чтобы приспособить к российским условиям. Но, к сожалению, клюквенных плантаций создать так и не удалось, хотя в Америке клюкву культивируют с 1811 года. Наверное, дело в том, что выращивать на плантациях эту ягоду очень тяжело. Необходимы ирригационные сооружения, специальная подстилка из торфа и песка.

Во многих семьях стараются запастись этой кислой (кислая клюква из-за большого количества содержащейся в ней аскорбиновой кислоты – витамина С), но очень полезной ягодой. Клюква действительно уникальна. Она содержит такие вещества, которых нет ни в одной другой ягоде.

Наверное, в каждой семье знают, что при простудах клюквенный морс – прекрасное подспорье для лечения. Он снижает жар, выводит шлаки и, что самое главное, усиливает действие любого лекарства в несколько раз. Ученые давно разгадали механизм целебного действия клюквенного сока. Свойству противостоять инфекциям клюква обязана высокой концентрации танина. Результаты исследования убедительно доказали, что регулярное употребление клюквенного сока предотвращает развитие многих инфекционных заболеваний. Дело в том, что танины, содержащиеся в соке, препятствуют внедрению микробов в клетки. Поэтому клюквенным соком лечат не только простуды, но и другие болезни, например, мочеполовой системы. Между прочим, подобным действием обладает и черника.

Из клюквы можно готовить не только морсы. Неповторимо на вкус клюквенное варенье, которое готовят их самих ягод с добавлением грецких орехов. Орехи нужно почистить и поломать на кусочки чуть поменьше клюквин. Затем приготовить сироп, всыпать туда орехи, а следом – перебранную клюкву. Варить, помешивая и снимая пену, до тех пор, пока нитка сиропа не начнет тянуться.

Хорош и клюквенный кисель. Для этого готовится морс (на этот раз клюквенный сок и сахар добавляются в кипящую воду) и заваривается крахмалом. Главное – помнить, что горячий морс кажется кислее и слаще, чем холодный, да и крахмал тоже немного гасит вкус, поэтому морс следует слегка пересластить и перекислить.

А еще из клюквы готовят конфеты. Ту самую знаменитую и когда-то остродефицитную клюкву в сахаре. Всыпьте в широкую кастрюльку полкило просеянной сахарной пудры, добавьте чайную ложечку крахмала, а потом понемножку бросайте туда только что перемытую влажную клюкву и несильно встряхивайте кастрюлю. Когда ягоды покроются слоем пудры, их надо выложить для просушки на доску, а в кастрюлю бросить новую порцию.

Ну и конечно, клюква – идеальный продукт для приготовления ликеров.

Для этого полтора килограмма зрелой клюквы раздавите толкушкой и залейте одним литром спирта. Пусть это дело постоит хотя бы месяц, чтобы спирт не только забрал в себя сок, но и экстрагировал все полезные вещества. Когда сочтете, что процесс закончен, отфильтруйте алый раствор, для чего вполне подойдет сложенная вдвое марля. Затем приготовьте сироп из килограмма сахара и одного стакана воды. Когда сироп остынет, но еще не начнет кристаллизоваться, влейте его в спирт. Хорошенько перемешайте и напоследок добавьте половину чайной ложки глицерина. Глицерин уменьшит плотность паров спирта, и даже самые непьющие дамы не заметят убойной крепости напитка.

IX

Кто никогда не видал, как растет клюква, тот может очень долго идти по болоту и не замечать, что он по клюкве идет. Вот взять ягоду чернику, — та растет, и ее видишь: стебелечек тоненький тянется вверх, по стебельку, как крылышки, в разные стороны зеленые маленькие листики, и у листиков сидят мелким горошком черничинки, черные ягодки с синим пушком. Так же и брусника, кровяно-красная ягода, листики темно-зеленые, плотные, не желтеют даже под снегом, и так много бывает ягоды, что место, кажется, кровью полито. Еще растет в болоте голубика кустиком, ягода голубая, более крупная, не пройдешь, не заметив. В глухих местах, где живет огромная птица глухарь, встречается костяника, красно-рубиновая ягода кисточкой, и каждый рубинчик в зеленой оправе. Только у нас одна-единственная ягода клюква, особенно ранней весной, прячется в болотной кочке и почти невидима сверху. Только уж когда очень много ее соберется на одном месте, заметишь сверху и подумаешь: «Вот кто-то клюкву рассыпал». Наклонишься взять одну, попробовать, и тянешь вместе с одной ягодинкой зеленую ниточку со многими клюквинками. Захочешь — и можешь вытянуть себе из кочки целое ожерелье крупных кровяно-красных ягод.
То ли, что клюква — ягода дорогая весной, то ли, что полезная и целебная и что чай с ней хорошо пить, только жадность при сборе ее у женщин развивается страшная. Одна старушка у нас раз набрала такую корзину, что и поднять не могла. И отсыпать ягоду или вовсе бросить корзину тоже не посмела. Да так чуть и не померла возле полной корзины. А то бывает, одна женщина нападет на ягоду и, оглядев кругом — не видит ли кто, — приляжет к земле на мокрое болото и ползает и уж не видит, что к ней ползет другая, не похожая вовсе даже и на человека. Так встретятся одна с другой — и ну, цапаться!
Вначале Настя срывала с плети каждую ягодку отдельно, за каждой красненькой наклонялась к земле. Но скоро из-за одной ягодки наклоняться перестала: ей больше хотелось. Она стала уже теперь догадываться, где не одну-две ягодки можно взять, а целую горсточку, и стала наклоняться только за горсточкой. Так она ссыпает горсточку за горсточкой, все чаще и чаще, а хочется все больше и больше.
Бывало, раньше дома часу не поработает Настенька, чтобы не вспомнился брат, чтобы не захотелось с ним перекликнуться. А вот теперь он ушел один неизвестно куда, а она и не помнит, что ведь хлеб-то у нее, что любимый брат там где-то, в тяжелом болоте голодный идет. Да она и о себе самой забыла и помнит только о клюкве, и ей хочется все больше и больше.
Из-за чего же ведь и весь сыр-бор загорелся у нее при споре с Митрашей: именно что ей захотелось идти по набитой тропе. А теперь, следуя ощупью за клюквой, куда клюква ведет, туда и она, Настя незаметно сошла с набитой тропы.
Было только один раз вроде пробуждения от жадности: она вдруг поняла, что где-то сошла с тропы. Повернула туда, где, ей казалось, проходила тропа, но там тропы не было. Она бросилась было в другую сторону, где маячили два дерева сухие с голыми сучьями — там тоже тропы не было. Тут-то бы, к случаю, и вспомнить ей про компас, как о нем говорил Митраша, и самого-то брата, своего любимого, вспомнить, что он голодный идет, и, вспомнив, перекликнуться с ним…
И только-только бы вспомнить, как вдруг Настенька увидала такое, что не всякой клюквеннице достается хоть раз в жизни своей увидеть…
В споре своем, по какой тропке идти, дети одного не знали, что большая тропа и малая, огибая Слепую елань, обе сходились на Сухой речке и там, за Сухой, больше уже не расходясь, в конце концов выводили на большую Переславскую дорогу. Большим полукругом Настина тропа огибала по суходолу Слепую елань. Митрашина тропа шла напрямик возле самого края елани. Не сплошай он, не упусти из виду траву белоус на тропе человеческой, он давным-давно бы уже был на том месте, куда пришла только теперь Настя. И это место, спрятанное между кустиками можжевельника, и было как раз той самой палестинкой, куда Митраша стремился по компасу.
Приди сюда Митраша голодный и без корзины, что бы ему было тут делать, на этой палестинке кроваво-красного цвета? На палестинку пришла Настя с большой корзиной, с большим запасом продовольствия, забытым и покрытым кислой ягодой.
И опять бы девочке, похожей на Золотую Курочку на высоких ногах, подумать при радостной встрече с палестинкой о брате своем и крикнуть ему:
— Милый друг, мы пришли!
Ах, ворон, ворон, вещая птица! Живешь ты, может быть, сам триста лет, и кто породил тебя, тот в яичке своем пересказал все, что он тоже узнал за свои триста лет жизни. И так от ворона к ворону переходила память о всем, что было в этом болоте за тысячу лет. Сколько же ты, ворон, видел и знаешь, и отчего ты хоть один раз не выйдешь из своего вороньего круга и не перенесешь на своих могучих крыльях весточку о брате, погибающем в болоте от своей отчаянной и бессмысленной смелости, к сестре, любящей и забывающей брата от жадности.
Ты бы, ворон, сказал им…
— Дрон-тон! — крикнул ворон, пролетая над самой головой погибающего человека.
— Слышу, — тоже в таком же «дрон-тон» ответила ему на гнезде ворониха, — только успей, урви чего-нибудь, пока его совсем не затянуло в болото.
— Дрон-тон! — крикнул второй раз ворон-самец, пролетая над девочкой, ползающей почти рядом с погибающим братом по мокрому болоту. И это «дрон-тон» у ворона значило, что от этой ползающей девочки вороновой семье, может быть, еще больше достанется.
На самой середине палестинки не было клюквы. Тут выдался холмистой куртинкой частый осинник, и в нем стоял рогатый великан лось. Посмотреть на него с одной стороны — покажется, он похож на быка, посмотреть с другой — лошадь и лошадь: и стройное тело, и стройные ноги, сухие, и мурло с тонкими ноздрями. Но как выгнуто это мурло, какие глаза и какие рога! Смотришь и думаешь: а может быть, и нет ничего — ни быка, ни коня, а так складывается что-то большое, серое, в частом сером осиннике. Но как же складывается из осинника, если вот ясно видно, как толстые губы чудовища пришлепнулись к дереву и на нежной осинке остается узкая белая полоска: это чудовище так кормится. Да почти и на всех осинках виднеются такие загрызы. Нет, не видение в болоте эта громада. Но как понять, что на осиновой корочке и лепестках болотного трилистника может вырасти такое большое тело? Откуда же у человека при его могуществе берется жадность даже к кислой ягоде клюкве?
Лось, обирая осинку, с высоты своей спокойно глядит на ползущую девочку, как на всякую ползущую тварь.
Ничего не видя, кроме клюквы, ползет она и ползет к большому черному пню, еле передвигая за собою большую корзину, вся мокрая и грязная, прежняя Золотая Курочка на высоких ногах.
Лось ее и за человека не считает: у нее все повадки обычных зверей, на каких он смотрит равнодушно, как мы на бездушные камни.
А большой черный пень собирает в себя лучи солнца и сильно нагревается. Вот уже начинает вечереть, и воздух и все кругом охлаждается. Но пень, черный и большой, еще сохраняет тепло. На него выползли из болота и припали к теплу шесть маленьких ящериц; четыре бабочки-лимонницы, сложив крылышки, припали усиками; большие черные мухи прилетели ночевать. Длинная клюквенная плеть, цепляясь за стебельки трав и неровности, оплела черный теплый пень и, сделав на самом верху несколько оборотов, спустилась по ту сторону. Ядовитые змеи-гадюки в это время года стерегут тепло, и одна, огромная, в полметра длиной, вползла на пень и свернулась колечком на клюкве.
А девочка тоже ползла по болоту, не поднимая вверх высоко головы. И так она приползла к горелому пню и дернула за ту самую плеть, где лежала змея. Гадина подняла голову и зашипела. И Настя тоже подняла голову…
Тогда-то наконец Настя очнулась, вскочила, и лось, узнав в ней человека, прыгнул из осинника и, выбрасывая вперед сильные, длинные ноги-ходули, помчался легко по вязкому болоту, как мчится по сухой тропинке заяц-русак.
Испуганная лосем, Настенька изумленно смотрела на змею: гадюка по-прежнему лежала, свернувшись колечком в теплом луче солнца. Насте представилось, будто это она сама осталась там, на пне, и теперь вышла из шкуры змеиной и стоит, не понимая, где она.
Совсем недалеко стояла и смотрела на нее большая рыжая собака с черным ремешком на спине. Собака эта была Травка, и Настя даже вспомнила ее: Антипыч не раз приходил с ней в село. Но кличку собаки вспомнить она не могла верно и крикнула ей:
— Муравка, Муравка, я дам тебе хлебца!
И потянулась к корзине за хлебом. Доверху корзина была наполнена клюквой, и под клюквой был хлеб.
Сколько же времени прошло, сколько клюквинок легло с утра до вечера, пока огромная корзина наполнилась! Где же был за это время брат, голодный, и как она забыла о нем, как она забыла сама себя и все вокруг?
Она опять поглядела на пень, где лежала змея, и вдруг пронзительно закричала:
— Братец, Митраша!
И, рыдая, упала возле корзины, наполненной клюквой.
Вот этот пронзительный крик и долетел тогда до елани, и Митраша это слышал и ответил, но порыв ветра тогда унес крик его в другую сторону, где жили одни только сороки.