Я полезен государству тем что разговорами своими
Сократ, знаменитый афинский мудрец и чудак, выдающийся греческий философ. Выдающийся настолько, что всю античную греческую философию так и делят – на “до Сократа” и “после Сократа”. Именно Сократ, насколько нам известно, первым применил диалектический метод – термин “диалектика” происходит от слова “диалог”, именно диалог у Сократа – главный метод поиска истины. Сократ никогда не записывал свои мысли, всё – только в живом диалоге. Поэтому всё, что мы о нем знаем, дошло до нас в виде записей его учеников. Но диалоги Сократа – не чистая софистика, переливание мысли из пустого в псевдополное.
Правда, первым диалектиком его назвать не вполне верно – первым диалектиком правильнее считать другого греческого философа, Гераклита, именно он – автор первой диалектической картины мира (“Всё течет, все меняется”, “Всё состоит из огня”, “Война” – отец всего и т. д.).
Жил он бедно, ходил в грубом плаще, ел что попало. Объяснял: «Я ем, чтобы жить, а остальные живут, чтобы есть». И еще: «Говорят, боги ни в чем не нуждаются; так вот, чем меньше человеку надо, тем больше он похож на бога». Гуляя по рынку, он приговаривал: «Как приятно, что есть столько вещей, без которых можно обойтись!»
Ему присылали подарки — он отказывался. Жена его Ксантиппа злилась и бранилась — он объяснял: «Если бы мы брали все, что дают, нам бы ничего не давали, даже если бы мы просили». Ксантиппа попрекала его бедностью: «Что скажут люди?» Он отвечал: «Если люди разумные, то им все равно; если неразумные, то нам все равно». Ксантиппа жаловалась, что ей не в чем выйти посмотреть на праздничное шествие. Он отвечал: «Видно, ты не так хочешь на людей посмотреть, как себя показать?» Она ругалась — он улыбался; она окатывала его водой — он отряхивался и говорил: «У моей Ксантиппы всегда так: сперва гром, потом дождь».
Мудрецом Сократа объявил сам дельфийский оракул. Был задан вопрос: «Кто из эллинов самый мудрый?» Оракул ответил: «Мудр Софокл, мудрей Еврипид, а мудрее всех Сократ». Но Сократ отказался признать себя мудрецом: «Я то знаю, что я ничего не знаю». Богам он так и молился, словно не знал о чем: «Пошлите мне все хорошее для меня, хотя бы я и не просил о том, и не посылайте дурного, хотя бы я и просил о том!»
Свой метод диалектических споров Сократ отточил настолько, что его просто боялись, «И многие, доведенные до отчаяния [разговором с] Сократом, больше не желали иметь с ним дела». Вопросы Сократ задавал под стать – “что такое справедливость?” и всё в таком духе, попробуй ответь. Хотя древние греки мудрость уважали и любили (философия это по-гречески и есть “любомудрие”), эту неоднозначность, критичность мышления Сократа афинские граждане невзлюбили. Там присутствовал, конечно, и политический аспект – но то дело для Греции скорее привычное. В 399 г. до н. э. предъявили Сократу обвинение в том, что «он не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество».
“Занимательная Греция” нашего выдающегося филолога М.Л. Гаспарова – одна из моих самых любимых книг, читал раз 6-7, не выходя в реальный мир, рекомендую всем. Действительно, занимательно, увлекательно и одновременно – очень со, после прочтения складывается очень цельная картина жизни и истории античной Греции. У Гаспарова есть и книжка про Рим – “Капиталийская волчица”, но она, на мой взгляд, не такая интересная. Чувствуется, что про Грецию Михаил Леонович писал с истинным удовольствием – оно и понятно, греческая культура действительно гораздо разнообразнее и богаче культуры Римской.
История суда над Сократом – в каком-то смысла для древней Греции беспрецедентна. Бывало, что с философами судились, бывало, что и изгоняли – но на смерть осудили только одного, Сократа. В книге М.Л Гаспарова этот процесс описан очень ярко и интересно (всё – по дошедшим до нас историческим материалам, судебный процесс над Сократом описан в двух произведениях Ксенофонта и Платона со сходным названием Апология Сократа (греч. Ἀπολογία Σωκράτους)).
Суд над Сократом
(из книги М.Д Гаспарова “Занимательная Греция”)
В Афинах заседает суд. В Афинах любят судиться, за это над афинянами давно все подшучивают. Но этот суд — особенный, и народ вокруг толпится гуще обычного. Судят философа Сократа — за то же, за что судили тридцать лет назад Анаксагора и двенадцать лет назад Протагора. Его обвиняют в том, что он портит нравы юношества и вместо общепризнанных богов поклоняется каким то новым.
Сократу семьдесят лет. Седой и босой, он сидит перед судьями и с улыбкой слушает, что говорят один за другим три обвинителя: Мелет, Анит и Ликон. А говорят они сурово, и народ вокруг шумит недоброжелательно. Ведь всего пять лет, как кончилась тяжелая война со Спартой, всего четыре года, как удалось сбросить власть «тридцати тиранов», государство с трудом приводит себя в порядок. Как это случилось, что при отцах и дедах Афины были сильнее всех в Элладе, а теперь оказались на краю гибели? Может быть, в этом виноваты такие, как Сократ?
— Сократ — враг народа, — говорят одни. — Наша демократия стоит на том, чтобы всякий гражданин имел доступ к власти: всюду, где можно, мы выбираем начальников по жребию, чтобы все были равны. А Сократ говорит, будто это смешно — так же смешно, как выбирать кормчего на корабле по жребию, а не по знаниям и опыту. А у кого из граждан есть досуг, чтобы приобрести в политике знания и опыт? Только у богатых и знатных. Вот они и трутся около Сократа, слушают его уроки, а потом губят государство. Когда была война, нас чуть не погубил честолюбец Алкивиад; когда кончилась война, нас чуть не погубил жестокий Критий; а оба они были учениками Сократа.
— Сократ — друг народа, — говорят другие. — И Алкивиад, и Критий были хорошими гражданами, пока слушали Сократа, и стали опасными, лишь когда отбились от него. Разве «тридцать тиранов» любили Сократа? Нет, они тоже боялись его и тоже уверяли, будто он портит нравы юношества. Тайных уроков он не давал, жил у всех на виду, разговаривал со всеми запросто. Да, он всегда говорил: «Государством должны управлять только люди хорошие», — но он никогда не добавлял, как это любят знатные: «Нельзя научиться быть хорошим, можно только быть хорошим от рождения». Он как раз и учил людей быть хорошими, будь ты богач или бедняк, лишь бы сам хотел учиться. А что это трудно — его ли вина?
— Сократ — чудак и насмешник, — соглашаются и те и другие. — Он задает вопросы и не дает ответов; сколько ни отвечай, а все чувствуешь себя в тупике. Другие философы говорят: «думай то то!», а он: «думай так то!» Додумаешься до чего нибудь, скажешь ему, а он переспросит раз, и видишь: нужно дальше думать. А нельзя же без конца думать, надо когда то и дело делать. Начнешь, недодумав, а он улыбается: «не взыщи, коли плохо получится». Понятно, что так ни дома, ни государства не наладишь. Интересно с ним, но неспокойно. Обвинители говорят: «Казнить его смертью»; это, конечно, слишком, а проучить его надо, чтобы жить не мешал.
Но вот обвинители кончили, и Сократ встает говорить защитительную речь. Все прислушиваются.
«Граждане афиняне, — говорит Сократ, — против меня выдвинуты два обвинения, но оба они такие надуманные, что о них трудно говорить серьезно. Наверное, дело не в них, а в чем то другом.
Говорят, будто я не признаю государственных богов. Но ведь во всех обрядах и жертвоприношениях я всегда участвовал вместе со всеми, и каждый это видел. Говорят, будто я поклоняюсь новым богам, — это про то, что у меня есть внутренний голос, которого я слушаюсь. Но ведь верите же вы, что дельфийская пифия слышит голос бога и что гадателям боги дают знамения и полетом птиц, и жертвенным огнем; почему же вы не верите, что и мне боги могут что то говорить?
Говорят, будто я порчу нравы юношества. Но как? Учу изнеженности, жадности, тщеславию? Но я сам ведь не изнежен, не жаден, не тщеславен. Учу неповиновению властям? Нет, я говорю: „Если законы вам не нравятся, введите новые, а пока не ввели, повинуйтесь этим“. Учу неповиновению родителям? Нет, я говорю родителям: „Вы ведь доверяете учить ваших детей тому, кто лучше знает грамоту; почему же вы не доверяете их тому, кто лучше знает добродетель?“
Антонио Канова. Сократ, защищающийся в суде (конец XVIII в., Поссаньо, Гипсотека Кановиана)
Нет, афиняне, меня здесь привлекают к суду по другой причине, и я даже догадываюсь, по какой. Помните, когда то дельфийский оракул сказал странную вещь: „Сократ — мудрее всех меж эллинов“. Я очень удивился: я то знал, что этого быть не может, — ведь я ничего не знаю. Но раз так сказал оракул, надо слушаться, и я пошел по людям учиться уму разуму: и к политикам, и к поэтам, и к гончарам, и к плотникам. И что же оказалось? Каждый в своем ремесле знал, конечно, больше, чем я, но о таких вещах, как добродетель, справедливость, красота, благоразумие, дружба, знал ничуть не больше, чем я. Однако же каждый считал себя знающим решительно во всем и очень обижался, когда мои расспросы ставили его в тупик. Тут то я и понял, что хотел сказать оракул: я знаю хотя бы то, что я ничего не знаю, — а они и этого не знают; вот потому я и мудрее, чем они.
С тех самых пор я и хожу по людям с разговорами и расспросами: ведь оракула надо слушаться. И многие меня за это ненавидят: неприятно ведь убеждаться, что ты чего то не знаешь, да еще столь важного. Эти люди и выдумали обвинение, будто я учу юношей чему то нехорошему. А я вовсе ничему не учу, потому что сам ничего не знаю; и ничего не утверждаю, а только задаю вопросы и себе и другим; и, задумываясь над такими вопросами, никак нельзя стать дурным человеком, а хорошим можно. Потому я и думаю, что совсем я не виноват».
Судьи голосуют. Как видно, они тоже не принимают всерьез обвинений Мелета и Анита — правда, они признают Сократа виновным, но лишь малым перевесом голосов. Теперь надо проголосовать за меру наказания. Закона на такие случаи нет: обвинитель должен предложить свою меру наказания, обвиняемый — свою, а суд — выбрать. Обвинители свою уже предложили: смертную казнь. Пусть Сократ со своей стороны предложит достаточный штраф, и наверняка он этим и отделается. Но Сократ говорит:
— Граждане афиняне, как же я могу предлагать себе наказание, если я считаю, что я ни в чем не виноват? Я даже думаю, что я полезен государству тем, что разговорами своими не даю вашим умам впасть в спячку и тревожу их, как овод тревожит зажиревшего коня. Поэтому я бы назначил себе не наказание, а награду — ну, например, обед за казенный счет, потому что я ведь человек бедный. А то какой же штраф могу я заплатить, если всего добра у меня и на пять мин не наберется? Пожалуй, одну мину как нибудь заплачу, да еще, может быть, друзья добавят.
Это уже похоже на издевательство. Народ шумит, судьи голосуют и назначают Сократу смертную казнь. Приговоренному предоставляется последнее слово. Он говорит:
— Я ведь, граждане, старый человек, и смерти мне бояться не пристало. Что приносит людям смерть, я не знаю. Если загробного мира нет, то она избавит меня от тяжкой дряхлости, и это хорошо; если есть, то я смогу за гробом встретиться с великими мужами древности и обратиться со своими расспросами к ним, и это будет еще лучше. Поэтому давайте разойдемся: я — чтобы умереть, вы — чтобы жить, а что из этого лучше, нам неизвестно.
Его казнили не сразу: был праздничный месяц, и все казни откладывались. Друзья предлагали ему бежать из тюрьмы; он сказал: «Зачем? Чтобы нарушить закон и вправду заслужить наказание? И куда? Разве есть такое место, где не умирают?» Ему сказали: «Но ведь больно смотреть, как ты страдаешь незаслуженно!» Он ответил: «А вы бы хотели, чтобы заслуженно?» Его спросили: «Как тебя похоронить?» Он ответил: «Плохо же вы меня слушали, если так говорите: хоронить вы будете не меня, а мое мертвое тело».
Антонио Канова. Сократ, принимающий чашу с цикутой (конец XVIII в., Поссаньо, Гипсотека Кановиана)
Казнили в Афинах ядом. Сократу подали чашу — он выпил ее до дна. Друзья заплакали — он сказал: «Тише, тише: умирать надо по хорошему!» Тело его стало холодеть, он лег. Когда холод подступил к сердцу, он сказал: «Принесите жертву богу выздоровления». Это были его последние слова.
* * *
То есть казнить Сократа должны были чуть не через месяц после вынесения афинянами несправедливого по своей сути приговора. Его обвинителями выступили главные афинские демократы, своего рода “общественно-политическая элита” – гражданственный поэт Мелет, тираноборец Анит, демократический оратор Ликон. Судили они его от имени великих афинских правителей – Перикла, Фемистокла. Судили, понятно, по сфабрикованному обвинению – но уж очень достал упрямый, строптивый философ. Сократ не оспаривает такой суд, суд людей. Великий спорщик Сократ не любил пустого красноречия – он решил защищать себя сам, говоря, как вы видите, самые простые слова, и – выйгравший столько споров! – этот процесс проиграл. Друзья предлагали ему бежать – но Сократ наотрез отказался. Почему? Потому что Сократ не мог поставить себя выше закона, даже если этот закон не верен или не справедливо применен, это противоречило тому, что он сам говорил и чему учил. Для Сократа Закон – выше, важнее Сократа.
Сам закон не стал дурен, просто его применили недобросовестные люди. Если Сократ убежит, то нарушит закон так же, как нарушили закон его обвинители, как говорится – “закон что дышло”. Но своим поступком Сократ в который раз утвердил требования, свою этику – разумность и соблюдение законов. Бежать для него – даже хуже, чем смерть. Обвинители думают, что они могут стать выше Сократа, осудив его на смерть – Сократ же стал выше них, не поправ закон, не унижая себя, а наоборот – подавая пример соблюдения закона, не отказываясь от своих убеждений, от своей сущности.
Обвинители закончили, и Сократ сказал речь в свою защиту:
– Граждане афиняне говорят, будто я не признаю государственных богов. Но во всех обрядах и жертвоприношениях я всегда участвовал!
– Говорят, будто я поклоняюсь новым богам.
Просто я слушаю свой внутренний голос. Когда дельфийская пифия слышит голос Бога, когда гадателям боги дают знамения, вы верите. Почему же мне боги не могут что-либо сказать? –
– Говорят, что я порчу нравы юношества. Но как? Учу изнеженности, жадности, тщеславию? Но я сам ведь не изнежен, не жаден, не тщеславен. Учу неповиновению властям? Нет. Я говорю: «Если законы вам не нравятся, введите новые, а пока не ввели, повинуйтесь этим» .
-Учу неповиновению родителям? Нет. Я говорю родителям: «Вы ведь доверяете ваших детей учиться тому, кто лучше знает грамоту, почему же вы не доверяете их тому, кто лучше знает добродетель? »
– Нет, афиняне, мне ставят в вину другое. Когда-то дельфийский оракул сказал: «Сократ – мудрее всех межэллинов» . Я удивился: этого быть не может, ведь я ничего не знаю. Но оракула оспаривать нельзя. И я пошел учиться к политикам, к поэтам, к гончарам, к плотникам.
В своем ремесле они разбирались больше, чем я. Но о таких вещах, как добродетель, справедливость, красота, благоразумие, дружба любой из них знал ничуть не больше, чем я. Однако, каждый считал себя знатоком и обижался, когда мои расспросы ставили его в тупик.
Тут-то я понял, что хотел сказать оракул. Я знаю то, что я ничего не знаю. В этом – мудрость. И многие меня за это ненавидят. Эти люди обвиняют меня, что я учу юношей нехорошему. А я ничему не учу, потому что сам ничего не знаю. Я ничего не утверждаю, а только задаю вопросы.
Задумываясь над разными вопросами, никак нельзя стать дурным человеком, а хорошим можно. Потому я считаю, что совсем не виноват.
Судьи голосуют. Они признают Сократа виновным. Обвинитель должен предложить свою меру наказания, обвиняемый свою, а суд выбрать. Обвинители предложили смертную казнь.
-Пусть Сократ со своей стороны предложит достаточный штраф, и этим отделается- предложили за Сократа меру его наказания те же обвинители.
Но Сократ говорит: – Граждане афиняне, как же я могу предлагать себе наказание, если считаю, что ни в чем не виноват? Я даже думаю, что полезен государству тем, что разговорами своими не даю вашим умам впасть в спячку и тревожу их, как овод тревожит зажерелого коня.
Поэтому я бы назначил себе не наказание, а награду – ну, например, обед за казенный счет, потому что я ведь человек бедный. А то какой же штраф могу я заплатить, если всего добра у меня и на пять мин не наберется?
Это уже похоже на издевательство. Народ шумит, судьи голосуют и назначают Сократу смертную казнь. Приговоренному предоставляется последнее слово.
Он говорит:
– Я ведь, граждане, старый человек и смерти мне бояться не пристало. Что приносит людям смерть, я не знаю. Если загробного мира нет, то она избавит меня от дряхлости, и это хорошо; если есть, то я смогу за гробом встретиться с великими мужами древности и обратиться со своими расспросами к ним, и это будет еще лучше. Поэтому давайте разойдемся: я – чтобы умереть, вы – чтобы жить, а что из этого лучше, нам неизвестно.
Был праздничный месяц и все казни откладывались. Друзья предлагали ему бежать, он сказал:
– Зачем? Чтобы нарушить закон и вправду заслужить наказание? И куда? Разве есть такое место, где не умирают?
Ему сказали:
– Но ведь больно смотреть, как ты страдаешь незаслуженно! Он ответил:
– А вы бы хотели, чтоб заслуженно?
Его спросили:
– Как тебя похоронить?
Он ответил:
– Плохо же вы меня слушали, если так говорите: хоронить вы будете не меня, а мое мертвое тело.
Казнили в Афинах. Ему подали чашу с ядом – он выпил ее до дна.
Люди как боги. От Сократа до Александра.
Разговоры Сократа
Сократ любил повторять: – Моя мать Файнарета была повивальной бабкой. Она всю свою жизнь помогала афинским женщинам при появлении на свет новых ребятишек. Я же ставлю своим собеседникам множество вопросов, тем самым помогая им рождать собственные мысли! Следовательно, я тоже неустанно занимаюсь повивальным делом!
Афинянин Сократ (470 – 399 гг. до н.э.) был некой блистательной серединой между мыслителями-материалистами и мыслителями-идеалистами. Подобно тому, как Протагор был выходцем из простого народа и в молодости работал дровосеком, Сократ был сыном камнереза и повивальной бабки. Некрасивый и простоватый на вид, но честный и мудрый человек, Сократ стал подлинным героем Древнего Мира и героем бесчисленных художественных произведений от диалогов его ученика Платона и позднейшего биографа Ксенофонта до немецкого поэта и драматурга нашего века Б. Брехта.
Я вновь предлагаю вам отрывок из “Занимательной Греции” М.Л. Гаспарова, представляющий прежде всего потрет Сократа в, так сказать, “лица необщем выраженье”. Портрет этот создан на основе как книг Платона и Ксенофонта, так и других дошедших до нас текстов вплоть до анекдотов. Афиняне удивлялись, восхищались, негодовали, слушая софистов. И только один человек, оборванный и босой, был спокоен и добродушен. Он улыбался и говорил: “Не пугайтесь, граждане. Пусть Горгий сколько угодно доказывает, что нет никакой разницы, почитать стариков или поедать стариков, но предложите-ка ему самому убить и съесть старика, и он откажется, как и вы. А вот интересно – почему?”
Это был Сократ, знаменитый афинский мудрец и чудак. Вид у него был смешной: лысый череп, крутой лоб, курносый нос, толстые губы. Когда-то в Афины приехал ученый знахарь, умевший по чертам лица безошибочно угадывать характер. Его привели к Сократу – он сразу сказал: “жаден, развратен, гневлив, необуздан до бешенства”. Афиняне расхохотались и уже хотели поколотить знахаря, потому что не было в Афинах человека добродушнее и неприхотливее, чем Сократ. Но Сократ их удержал: “Он сказал вам, граждане, истинную правду: я действительно смолоду чувствовал в себе и жадность, и гнев, но сумел взять себя в руки, воспитать себя – и вот стал таким, каким вы меня знаете”.
Жил он бедно, ходил в грубом плаще, ел что попало. Объяснял: “Я ем, чтобы жить, а остальные живут, чтобы есть”. И еще: “Говорят, что боги ни в чем не нуждаются; так вот, чем меньше человеку надо, тем больше он похож на бога”. Гуляя по рынку, он приговаривал: “Как приятно, что есть столько вещей, без которых можно обойтись!” Ему присылали подарки – он отказывался. Жена его Ксантиппа злилась и бранилась – он объяснял: “Если бы мы брали всё, что дают, нам бы ничего не давали, даже если бы мы просили”. Ксантиппа попрекала его бедностью: “Что скажут люди?” Он отвечал: “Если люди разумные, то им всё равно; если неразумные, то нам всё равно”. Ксантиппа жаловалась, что ей не в чем выйти посмотреть на праздничное шествие. Он отвечал: “Видно, ты не так хочешь на людей посмотреть, как себя показать?” Она ругалась – он улыбался; она окатывала его водой – он отряхивался и говорил: “У моей Ксантиппы всегда так: сперва гром, потом дождь”.
Мудрецом его объявил сам дельфийский оракул. Был задан вопрос: “Кто из эллинов самый мудрый?” Оракул ответил: “Мудр Софокл, мудрей Еврипид, а мудрее всех Сократ”. Но Сократ отказался признать себя мудрецом: “Я-то знаю, что я ничего не знаю”… Любимым его изречением была надпись на дельфийском храме: “Познай себя самого”*. Иногда он замолкал среди разговора, переставал двигаться, ничего не видел и не слышал – погружался в себя. Однажды он простоял так в одном хитоне целую холодную ночь с вечера до утра. Когда потом его спрашивали, что с ним, он отвечал: “Слушал внутренний голос”. Он не мог объяснить, что это такое; он называл его “демоний” – “божество” и рассказывал, что этот голос то и дело говорит ему: “не делай того-то” – никогда: “делай то-то”.
Иногда речь идет о большом и важном, а иногда о пустяках. Например, шел он с учениками к рынку, и демоний ему сказал: “Не иди по этой улице”; он пошел по другой, а ученики не захотели и потом пожалели: в узком месте на них выскочило стадо свиней, кого сбило с ног, а кого забрызгало грязью. Вот такой внутренний голос, полагал Сократ, есть у каждого, хоть и не каждый умеет его слышать. Этим голосом и говорит тот неписаный закон, который сильнее писаных. Оттого и Горгий, как бы он там ни рассуждал, никогда старика не убьет и не съест. А это главное – не то, что мы думаем, а то, что мы делаем. Ведь о столяре мы судим не по тому, как он рассуждает о столах и стульях, а по тому, хорошо ли он их сколачивает.
Философ может очень красиво описывать, как из атомов слагаются и земля, и небо, и звезды, но пусть попробует он в доказательство сделать хотя бы самую маленькую звезду! Нет? Так не будем говорить о мироздании, а будем говорить о человеческих поступках: здесь мы можем не только рассуждать, что такое хорошо и что такое плохо, а и делать хорошо и не делать плохо. Этому тоже надо учиться – как всему на свете. Есть ремесло плотника, есть ремесло скульптора; быть хорошим человеком – такое же ремесло, только гораздо более нужное. Ради него-то и бросил Сократ все другие ремесла и зажил бедняком и чудаком. Ремесло это – в том, чтобы знать, что такое справедливость, благочестие, храбрость, дружба, любовь к родителям, любовь к родине и тому подобное. Именно знать: если человек знает, что такое справедливость, он и поступать будет только справедливо… Надо постараться перебрать все возможные жизненные случаи и о каждом спросить себя: справедливо или несправедливо?… (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 209 – 212.)
Автором этого изречения, начертанного на храме Аполлона в Дельфах, по традиции считался спартанец Хилон, один из семи греческих мудрецов. Приведу любопытное стихотворение неизвестного поэта, в котором обыгрываются известные всей Греции афоризмы этой “великолепной семерки”:
Семь мудрецов называю: их родину, имя, реченье.
“Мера важнее всего!” – Клеобул говаривал Линдский;
В Спарте – “познай себя самого!” – проповедовал Хилон;
“Сдерживай гнев”, – увещал Периандр, уроженец Коринфа;
“Лишку ни в чем”, – поговорка была митиленца Питтака;
“Жизни конец наблюдай”, – повторялось Солоном Афинским;
“Худших везде большинство”, – говорилось Биантом Приенским;
“Ни за кого не ручайся”, – Фалеса Милетского слово.
Мудрецы эти были уважаемы в древности, как уважаемы античностью более всего были красота и мудрость (София), отчего и появилось название науки – “философия”, т.е. “любовь к мудрости”. А знаете, что сказали все мудрецы, когда их спросили, что на свете труднее всего? “Труднее всего, – ответили они, – познать самого себя, а легче всего – давать советы другим”. Так что Сократ всю жизнь занимался самым трудным делом – познанием себя. Примечание М.Л. Гаспарова. )
Итак, философия по Сократу призвана совершенствовать человека. И главным делом Сократа стали разговоры с людьми, в которых он задавал своим собеседникам наводящие вопросы и тем самым как бы подводил их к самопознанию. В основе его гуманистического оптимизма лежит идея, что каждый в равной мере способен к добродетели, поскольку каждому дана возможность достичь мудрости.
Основная деятельность Сократа протекала в период Пелопоннесской войны, т.е. в самое опасное время для свободномыслящего человека. А Сократ не только свободно мыслил, но и не скрывал этого, раздавая по заслугам и старомодным аристократам, и новомодным софистам. Поэтому, несмотря на то, что у него было много друзей и учеников, врагов тоже хватало.
Кстати, о друзьях и учениках. Сократ никогда ничего не записывал из того, о чем думал и что говорил.. Это сделали за него ученики, и прежде всего Платон. Платон был сам великий мыслитель. Может быть, именно это и помешало ему записать разговоры Сократа в чистом виде: слишком много в речах Сократа от самого Платона. Получилось, как говорил у Булгакова Иешуа о Левии Матвее: “Ходит, ходит за мной с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я раз заглянул в этот пергамент и ужаснулся”.
Сократ, сравнивавший себя с оводом, непрерывно жалящим могучего, но обленившегося коня – афинский народ, конечно, не мог не накликать на себя беду. Когда, после недолгой реставрации олигархии, в Афинах вновь воцарилась демократия, Сократа, не раз нелицеприятно высказывавшегося против как раз тех сильных мира сего, что заняли сейчас руководящие кресла, привлекли к суду. Судили его, – продолжает рассказ М.Л. Гаспаров, – за то же, за что судили тридцать лет назад Анаксагора и двенадцать лет назад Протагора. Его обвиняют в том, что он портит нравы юношества и вместо общепризнанных богов поклоняется каким-то новым… – Сократ – враг народа, – говорят одни… – Сократ – друг народа, – говорят другие… – Сократ – чудак и насмешник, – соглашаются и те и другие. – Он задает вопросы и не дает ответов; сколько ни отвечай, а все чувствуешь себя в тупике.
Другие философы говорят: “думай то-то!”, он: “думай так-то!” Додумаешься до чего-нибудь, скажешь ему, а он переспросит раз, и видишь: нужно дальше думать. А нельзя же без конца думать, надо когда-то и дело делать. Начнешь, недодумав, а он улыбается: “не взыщи, коли плохо получится”. Понятно, что так ни дома, ни государства не наладишь. Интересно с ним, но неспокойно…
Но вот обвинители кончили, и Сократ встает говорить защитительную речь. Все прислушиваются. “Граждане афиняне, – говорит Сократ, – против меня выдвинуты два обвинения, но оба они такие надуманные, что о них трудно говорить серьезно. Наверное, дело не в них, а в чем-то другом. Говорят, будто я не признаю государственных богов. Но ведь во всех обрядах и жертвоприношениях я всегда участвовал вместе со всеми, и каждый это видел. Говорят, будто я поклоняюсь новым богам, – это про то, что у меня есть внутренний голос, которого я слушаюсь. Но ведь верите же вы, что дельфийская пифия слышит голос бога и что гадателям боги дают знамения и полетом птиц и жертвенным огнем; почему же вы не верите, что и мне боги могут что-то говорить? Говорят, будто я порчу нравы юношества. Но как? Учу изнеженности, жадности, тщеславию? Но я сам ведь не изнежен, не жаден, не тщеславен. Учу неповиновению властям? Нет, я говорю: “Если законы вам не нравятся, введите новые, а пока не ввели, повинуйтесь этим”. Учу неповиновению родителям? Нет, я говорю родителям: “Вы ведь доверяете учить ваших детей тому, кто лучше знает грамоту; почему же вы не доверяете их тому, кто лучше знает добродетель?” Нет, афиняне, меня здесь привлекают к суду по другой причине, и я даже догадываюсь, по какой. Помните, когда-то дельфийский оракул сказал странную вещь: “Сократ – мудрее всех меж эллинов”. Я очень удивился: я-то знал, что этого быть не может, – ведь я ничего не знаю. Но раз так сказал оракул, надо слушаться, и я пошел по людям учиться уму-разуму: и к политикам, и к поэтам, и к гончарам, и к плотникам. И что же оказалось? Каждый в своем ремесле знал, конечно, больше, чем я, но о таких вещах, как добродетель, справедливость, красота, благоразумие, дружба, знал ничуть не больше, чем я. Однако же каждый считал себя знающим решительно во всем и очень обижался, когда мои расспросы ставили его в тупик. Тут-то я и понял, что хотел сказать оракул: я знаю хотя бы то, что я ничего не знаю, – а они и этого не знают; вот почему я и мудрее, чем они. С тех самых пор я и хожу по людям с разговорами и расспросами: ведь оракула надо слушаться. И многие меня за это ненавидят: непрятно ведь убеждаться, что ты чего-то не знаешь, да еще столь важного. Эти люди и выдумали обвинение, будто я учу юношей чему-то нехорошему. А я вовсе ничему не учу, потому что сам ничего не знаю; и ничего не утверждаю, а только задаю вопросы и себе и другим; и, задумываясь над такими вопросами, никак нельзя стать дурным человеком, а хорошим можно. Потому я и думаю, что совсем я не виноват”.
Судьи голосуют… Они признают Сократа виновным, но лишь малым перевесом голосов. Теперь надо проголосовать за меру наказания. Закона на такие случаи нет: обвинитель должен предложить свою меру наказания, обвиняемый – свою, а суд – выбрать. Обвинители свою уже предложили: смертную казнь. Пусть Сократ со своей стороны предложит достаточный штраф, и наверняка он этим и отделается.
Но Сократ говорит: – Граждане афиняне, как же я могу предлагать себе наказание, если я считаю, что я ни в чем не виноват? Я даже думаю, что я полезен государству тем, что разговорами своими не даю вашим умам впасть в спячку и тревожу их, как овод тревожит зажиревшего коня. Поэтому я бы назначил себе не наказание, а награду – ну, например, обед за казенный счет, потому что я ведь человек бедный. А то какой же штраф могу я заплатить, если всего добра у меня и на пять мин (Древнегреческие монеты исчислялись по весу: драхма – столько серебра, за сколько можно купить барана или бочку ячменя; мина – столько бронзы, за сколько можно купить один обол серебра; обол же – столько, сколько весят 12 ячменных зерен. Примечание М.Л. Гаспарова.) не наберется? Пожалуй, одну мину как-нибудь заплачу, да еще, может быть, друзья добавят.
Это уже похоже на издевательство. Народ шумит, судьи голосуют и назначают Сократу смертную казнь. Приговоренному предоставляется последнее слово. Он говорит: – Я ведь, граждане, старый человек, и смерти мне бояться не пристало. Что приносит людям смерть, я не знаю. Если загробного мира нет, то она избавит меня от тяжкой дряхлости, и это хорошо; если есть, то я смогу за гробом встретиться с великими мужами древности и обратиться со своими расспросами к ним, и это будет еще лучше. Поэтому давайте разойдемся: я – чтобы умереть, вы – чтобы жить, а что из этого лучше, нам неизвестно.
Его казнили не сразу: был праздничный месяц, и все казни откладывались. Друзья предлагали ему бежать из тюрьмы; он сказал: “Зачем? Чтобы нарушить закон и вправду заслужить наказание? И куда? Разве есть такое место, где не умирают?” Ему сказали: “Но ведь больно смотреть, как ты страдаешь незаслуженно!” Он ответил: “А вы бы хотели, чтобы заслуженно?” Казнили в Афинах ядом. Сократу подали чашу – он выпил ее до дна. Друзья заплакали – он сказал: “Тише, тише: умирать надо по-хорошему!” Тело его стало холодеть, он лег. Когда холод подступил к сердцу, он сказал: “Принесите жертву богу выздоровления”. Это были его последние слова. (М.Л. Гаспаров. Занимательная Греция. С. 225 – 228.)
Правдивость Сократа и его ирония, его мужество в жизни и смерти, обеспечили ему бессмертие. Как отдельные философы, так и целые школы в античной философии, пусть очень часто далеко уходя от методов и взглядов Сократа, всё же развивались под знаком его учения. Их так и называли – сократиками. Среди них были представители различных, более поздних течений философской мысли: киники, киренаики, стоики, разумеется, Академия, созданная Платоном, и Ликей, открытый Аристотелем. Так, стоик Эпиктет считал, что Сократ относился к жизни легко, как к игре в мяч. Основатель неоплатонизма Плотин тоже трактовал Сократа, как игрока. Уже в древности многие считали, что смерть Сократа – это смерть, прежде всего, тех, кто погубил его. Философ и историк Диоген Лаэртский посвятил памяти Сократа следующую знаменательную эпиграмму:
Пей на Олимпе нектар, о Сократ!
Боги всемудрые мудрым тебя объявили,
Твои ж афиняне, тебе протянувшие яд,
Сами устами твоими его и испили.
Христианство практически тоже героизировало Сократа. И греческая патристика, и “последний римлянин-первый христианин” Аврелий Августин считают мудрость Сократа и его тягу к истине предшественниками христианской. Великий же философ Гегель даже сближал Сократа с Христом, замечая в связи с казнью древнего мыслителя: “Великий человек хочет быть виновным и принимает на себя великую коллизию. Так Христос пожертвовал своей индивидуальностью, но созданное им дело осталось”
Крупнейший представитель экзистенциализма Карл Ясперс, определивший период с VIII по II вв. до н.э. как “осевое время” человечества, считает Сократа одним из создателей этого времени и сравнивает его по масштабам личности и дела с Буддой, Конфуцием и Христом.
Чтобы по-настоящему понять деятельность Сократа, надо не только изучить всего Платона, надо вспомнить все выше сказанное о софистах и о морали. Что такое доблесть, каков идеал настоящего гражданина и человека? Обычный человеческий: приносить пользу государству и ближним и бороться с врагами или скептический идеал софистов?
Вспомним, что мы узнали о разговорах Сократа, о его методе вести диалог. Здесь именно и находится его величие: искусству риторики, умению логически безупречно построить свое доказательство любой мысли он противопоставил искусство диалектики, когда любой довод может быть подтвержден или опровергнут, и лишь в этом споре, пробудившем мысли согражданина, и родится истина о доблести, столь искомая и желаемая всеми. В этой диалектической полемике только и может возникнуть божественный логос (Слово, Мудрость, Любовь), который один способен и одухотворить наши искания, и приблизить нас к истине.