Для успокоения чувственности брак полезен а для любви
Юнхвэ встал по раньше. И, первое, что он отметил – это то, что в горле першило. Юноша немного перепугался. Но после вспомнил, что лекаря нет в Запретном городе. Да, были другие. Но Юнхвэ знал, что лекарь Мингли будет молчать, если от него это требуется, другие…
Юноша выпил согревающий чай и стал ждать евнуха Хитару.
Но было еще ранее утро. И с утра он был занят своей госпожой.
Он массажировал ноги.
«Так странно, что вас вдруг стало хуже», – сказал он. – «Кожа на ногах вся высохла»
«В носках чувствую себя ужасно. Но и без носков холодно», – сказала Бэйфэн.
Евнух задумался.
«Вы все равно большую часть дня находитесь в помещениях», – сказал евнух. – «И ночки придворные дамы носят для того, что бы скрыть свои ступни после перевязывания ног. Не снимают их даже на ночь, в отличие от вас»
«И… даже когда с мужем не снимают?» – спросила императрица.
«Нет. Не снимают. Маленькая ножка – это хорошо. Но вот все, что этому сопутствует – нет. Мужчина не должен этого видеть. Запрет», – сказал евнух.
«Я и не знала», – сказала императрица. – «Никогда не задумывалась над этим»
«Возможно, поэтому вас так и любил император. Он мог видеть вас всю. Все ваше тело. Вы ничего не скрывали»
«Звучит странно», – сказала Бэйфэн.
«На самом деле нет. Просто подумайте над этим», – сказал евнух.
Императрица погладила свои ступни.
«Такие ноги никому не покажешь», – сказала она тихо.
«Из нужно увлажнить, что бы кожа набрала влагу. Она тогда оживут и вас будет легче», – сказал евнух. – «Я прослежу, что бы вам сделали хороший крем»
«Хорошо», – сказала императрица. – «Когда проводишь принца Юнхвэ, отправляйся в отдел к швеям. Пусть подготовят ткани. Я к ним приду. Скоро окончание траура. И выглядеть я должна достойно и после траура»
На собрании императрица внимательно наблюдала за министрами. И она обратила внимание на поведение канцлера. Он был уверен и расслаблен. На императрицу смотрел снисходительно.
«Он точно что-то задумал», – пронеслось в голове Бэйфэн.
Но что именно она не знала. Но была уверена, что министры знают. Но молчат. И императрица поняла, что помогать-то ей никто уже больше не будет. Юнхвэ уже 14 , скоро будет 15 лет. Цилолну 14-й год. Аю 13. Дети вырастают. И, никто уже не заинтересован в благосклонности вдовствующей императрицы.
«Но и мне не нужна их благосклонность», – подумала Бэйфэн.
Но в голове сплыли слова императора о том, что без поддержки министров тяжело удержаться любому.
Женщина вздохнула. После посмотрела на сына. Тот внимательно слушал доклады министров.
«Умный мальчик», – подумала она.
Она не могла сосредоточиться на собрании. Ее мысли все витали где-то в другом месте.
Императрица ущипнула себя за руку. Нужно было сосредоточится. И она, обведя взглядом всех присутствующих, поняла, что ей нужно избавиться от канцлера.
И сама себе удивилась.
Хвань-До был раньше человеком слабым и не умным, не решительным. Как она допустила, что бы его влияние так выросло?
«Когда же я все упустила?» – спрашивала она саму себя.
И Хвань-До было не единственное, что выходило из-под контроля. Евнухи, служанки, все делали что хотели.
«Только если… они никогда не были под контролем у меня…», – растерянно думала она.
Она вновь посмотрела на сына. И кивнула. Она знала, что нужно делать.
***
Юнхвэ сидел за столом и изучал бумаги на нем. Все верхние бумаги касались иностранных принцесс. Он не понимал, зачем матушке они понадобились. Но спросить у других сотрудников не решился.
«Поступили последние сведенья про японских принцесс», – сказал следователь Лунь.
«И что о них стало известно?» – спросил принц Юнхвэ так, словно он уже все знает.
«Очень интересные сведенья поступили, ваше величество», – сказал следователь Лунь. – «Хидэко и Фумико очень дружны друг с другом. Всегда рядом, всегда вместе. И это если учесть, что у их матушек Эмико и Чиэ очень прохладные отношения, даже вражда»
«Разве удивительно то, что дети одного отца дружат между собой?» – спросил принц.
Следователь Лунь осекся.
«Наверное, нет», – ответил он холодно. – «Но матери все время настраивают девушек друг против друга. Но они все равно дружат. Это странно»
Принц кивнул.
«Значит, там есть скрытые мотивы или причины», – сказал принц. – «Вы их узнали»
«Нет», – ответил следователь Лунь.
«Тогда мы разговариваем с вами ни о чем», – ответил принц Юнхвэ.
Следователь Линь совсем сник.
«Такие сведенья так быстро не добываются», – сказал он.
«Очень жаль, что наши в Японии так плохо работают», – ответил принц.
Принц принялся изучать другие доклады. Скоро пришел еще один следователь и положил перед принцем сложенный листок. Юнхвэ быстро его развернул:
«Принц Юнхвэ, я написал вас это письмо, уже находясь в пути. Будьте осторожнее со следователем Лунем. Этот человек ненадежен. Он ищет пути как продвинуться на верх и продает информацию, которую получает сам.
Я отправил его узнать про принцесс японского правителя. Но все сведенья о них уже есть в отделе. Я не успел сообщить об этом вашей матушке. Сделайте это сами.
Следователя Луня отошлите на границу с Индией, пусть узнает, кто там устраивает беспорядки. Ничего ему не сообщайте. Про беспорядки вам подадут бумаги.
Следователь Зедонг Сё»
Принц развернул бумаги о беспорядках на границе и вызвал следователя Лунь.
«Мне доложили о беспорядках на границе с Японией. Как мне сказали, в таких вопросах вы более компетентны, чем кто-либо другой» – сказал принц Юнхвэ.
«Это правда. Я всегда действую быстро и осторожно!» – сказал следователь Лунь самоуверенно.
«Отправляйтесь туда и узнайте, кто стоит за этим», – сказал принц, протягивая следователю бумаги.
***
Вдовствующая императрица рассматривала разные шелка. Швеи протягивали разные отрезы ткани и рассказывали об их достоинствах.
«Нужно так же учитывать, какая сейчас мода», – сказала императрица.
«Сейчас модны длинные тонкие шали носить. Так, что бы по земле тянулись», – сказала швея.
«Это же ужасное расточительство!» – воскликнула Бэйфэн.
«Да, особенно, если учесть, что края шали отделывают искусной вышивкой и жемчугами», – сказала главная швея.
«Что еще в моде?» – спросила вдовствующая императрица.
«Длинный шлейф всегда был признаком богатства», – сказала главная швея. – «А наряды можно отделать пухом цапли так, что бы он был виде, как бы выступал. Длинные тяжелые рукава из-под которых будут видны тонкие шелковые. И искусная вышивка и отделка камнями»
«Все это звучит ужасно дорого», – сказала императрица.
«У вас и вовсе нет никаких платьев, кроме траурных», – сказала швея. – «Наряды нужно шить срочно и много. Это действительно дорого»
«Ну что ж», – сказал она. – «Но все же, у меня остается много платьев, которые я надевала не так уж и часто. И я буду благодарна Небу, если более не облачусь в траур»
«Ваше императорское величество, эти платья можно украсить цветной вышивкой и они перестанут быть траурными», – сказала швея.
«Так и сделайте. Я хочу посмотреть на узоры для вышивки и выбрать», – сказала вдовствующая императрица.
После этого она долго выбирала узоры. И только когда все было закончено, вернулась во дворец.
А там ее уже ждали принц Юнхвэ и император Цилон.
«Матушка», – сказала сразу император. – «Отчего вас так интересуют японские принцессы?»
«Это не они меня интересуют, а вы и», – ответила императрица.
«Я не понимаю…», – сказал император.
«О, я понимаю», – сказал принц Юнхвэ. – «Они хотят что бы выбрали себе жену среди них»
«Ты все верно сказал. Но про выбор тут речь не идет», – сказала императрица и села в кресло.
«И что это значит?» – спросил император.
«То, что ты пожинаешь плоды действий твоего отца», – сказала вдовствующая императрица.
Она оперлась локтем о ручку кресла и закрыла глаза. Ноги болели. Но нельзя было этого показывать. Она боролась с желание скинуть обувь и погладить стопы, что бы как-то их успокоить. Она не видела, как внимательно наблюдает за ней Юнхвэ.
«Много лет назад здесь произошла одна история. Неприятная», – сказала императрица. – «Министр Ма отправил не хотел отправлять сюда свою законную дочь, так как все знал, что канцлер У не даст Лиангу долго править. А зачем юных дев делать вдовами и отправлять в монастырь? И министр Ма свою дочь пожалел. И вместо нее отправил свою незаконнорожденную, но под именем законной. Так Благодетельной Женой стала Мин Ма, которая была вовсе не Мин»
«Небо… что здесь творилось?» – спросил император Цилон.
«Полный бардак, вот что здесь творилось», – сказала императрица. – «А когда стало ясно, что канцлер У не сдвинет императора с его место, то министр Ма решил девушек поменять местами обратно. Не понимаю, на что он рассчитывал. Девушки и близко не похожи. И подмену заметили тут же. Но, вопрос был очень тяжелый. Императора оскорбили таким поступком. Но прошел уже не один год с тех пор. Нужно было что-то решать. И Лианг решил»
Императрица замолчала.
«Что решил отец?» – спросил тихо Цилон.
«Ту , что он считал Мин Ма он оставил своей женой. Ведь на ее руке была коричная печать. А законнорожденную дочь министра Ма он отправил как подарок японскому императору. Мин Ма там стала именоваться Манами и стала единственной женой императора. Родила сына. Больше детей у нее нет»
«И? при чем тут я?» – спросил император.
«При том, что теперь тебе хотят сделать подобный подарок. И новую жену ты должен будешь по их мнению, так же уважить», – сказала вдовствующая императрица. – «То есть, сделать императрицей»
«Что?» – опешили оба сына.
«Но это недопустимо», – сказала императрица. – «К тому же, японский император посылает к тебе свою самую нелюбимую дочь, для того, что бы упрочить влияние другой наложницы у которой так же есть дочь»
«Как-то все очень запутанно», – сказала принц Юнхвэ.
«Это власть. И тут нет ничего запутанного. Все просто. Кто-то укрепляет власть или сам своим умом и действиями, или за счет кого-то о другого», – сказала императрица.
«Но я ведь не могу отказаться от такого… подарка», – сказал Цилон. Ему все это решительно не нравилось.
«Верно, не можешь», – сказала императрица. – «Отказ от подарка в виде принцессы обозначает войну. Наша империя и так огромна. И найдутся те, кто так же под шумок захотят оторвать от нее кусочек»
В комнате повисла тишина.
«Императрицей будет уроженка наших земель. И это точка», – сказала матушка. – «Я улажу этот вопрос. Но, у тебя в женах будет японская принцесса, индийская и, скорее всего монгольская. Они и будут твоими женами. Драгоценную жену, ты сможешь выбрать сам, когда придет срок»
«А императрицу?» – спросил император.
«Выбор будет состоять из тех, кого ты не знаешь. Так что, какая разница?» – спросила императрица.
«А как же любовь?» – спросил император.
«Брак полезен для успокоения чувственности. Для успокоения любви он бесполезен», – сказала вдовствующая императрица.
Император замолчал.
«Ты – император. Самый сильный человек в этой империи. И тебе часто придется принимать решения, которые будут мучить тебя всю твою жизнь. И жена тебе нужна покорная и сильная духом, которая разделит с тобой эти муки и не захочет большего»
В комнате была тишина. Все думали над словами Бэйфэн.
Продолжение…
Ау, любовь, где твоя целесообразность?..
Вся моя жизнь состоит из двух половин: первую я тебя ждал, вторую я тебя помнил.
Ты не могла жить в мире ни с кем, потому что никогда не жила в мире с собой.
Я никогда не отделаюсь от истины, что мы были созданы друг для друга. Ты не была самой красивой, или самой умной, или самой доброй — я видел тебя глазами ясно, я не идеализировал: ты была по мне, и каждый взгляд, вздох, движение твои — были навстречу, как в зеркале.
– Ты не понимаешь, как действует на женщину, когда мужчина ради нее готов на любые безумства!
– Понимаю. А потом она выбирает того мужчину, ради которого сама готова на любые безумства.
Ценность партнера определяется мощью положительных ощущений.И одновременно-мощью возможных отрицательных ощущений от его отсутствия.
Так что, человек создан для страдания? Старая песня…
Нет!
Э? Для счастья?
Тоже нет!
Человек создан для всего. И будет счастлив, и будет страдать, и с удивлением обнаружит ценность и отраду в своем страдании, и будет клясть свою жизнь, и все равно не захочет умирать.
– Без нее никак?
– Без нее незачем.
«Куда же девается любовь?» в длительном благополучном супружестве, которому ничего не грозит — вот один из вечных вопросов. А уже нечего добиваться, нечего познавать и нечего хотеть. Семья создана, дело сделано, сверхнапряжения некуда прикладывать, да и поводов для них нет. Отсюда сентенция «Привычка убивает счастье».
Жить в браке по большой любви психологически весьма трудно, а иногда просто невозможно: страсть требует выхода, а никаких позитивных выходов и целей уже нет. И двое изводят друг друга бесконечными и мучительными придирками, претензиями и сомнениями. Обычная причина размолвки любящих – просто потребность поскандалить и пострадать. О, вдвоем против целого мира, в борьбе с окружающими стихиями и врагами они бы выстояли и были счастливы вдвоем, а так что делать? Куда энергию любви девать, если все в порядке?
Некоторое взаимное охлаждение, успокоение, уменьшение страсти в браке — это просто-таки защитная реакция организма. Во-первых, он не может долго и сколько-то нормально функционировать в состоянии любовного аффекта. Во-вторых, сколько-то долгий и прочный брак с воспитанием детей и т. п. также невозможен на перегретом котле воспаленной страсти и распаленного воображения.
Есть у меня один приятель: красивый, здоровый, зарабатывающий, непьющий, над женой трясется, по дому все делает сам – а она выкобенивается, черт-те когда является домой и вечно еще закатывает ему сцены. А сама! – ни рожи, ни души: отощалый гренадер после самовольной отлучки. И все знакомые ломают голову: ну чего он с ней живет и мучится, с крокодилом, на него масса красивых баб заглядывается?
Отвечаю: значит, он имеет с ней такие условия жизни, которые требуются его душе. Он-то думает, что в неге и покое был бы счастлив. Глупости! Он бы с массой других обрел куда больше неги и покоя. Значит, на самом-то деле он этого не хочет в глубине души, в самой-самой глубине, куда даже сам не заглянешь. Человек страстей жаждет, а не благополучия, другая ему все дома сделает и приласкает – а эта его до того доводит, что он тарелку в телевизор швыряет! За то и любит: страсть она ему внушает.
– Ха-ха-ха! Кхх… пкхе… Ох, подавишься с тобой.
– Не переживай, от этого все давятся. Так вот: когда один из двоих сильно любит, другому уже неинтересно: ему нечего хотеть, что пожелай – тут же и получит. А где же страсти, препятствия, метания души? Зато у первого страстей – сколько влезет: как не переживай, все равно не получаешь того, что хочешь, и от этого хочешь еще сильнее, потому что цель в принципе-то достижима и кажется возможной. И вдобавок любит он тут не реального человека с массой неприятных черт, а выдуманного – такого, какого ему в душе и надо.
– Короче, пожени спокойно Ромео и Джульетту – и никаких страстей не будет?
– Примитивно, но в общем верно.
Способность к любви, возможность любви — заключается в самом любящем. Есть у человека потребность в таком чувстве, кто ж этого не знает. И чувство ищет объект своего приложения. Оно разума не слушается, у него свои законы, ждать в «законсервированном» состоянии «достойный» объект ему трудно. Невтерпеж! Вот и подворачивается порой черт знает кто.
Человеку нужно не то, что у него есть. Человеку нужно то, чего у него нет. Что бы ни имел — ему нужно другое, иначе, не то, еще.
Но чем сильнее ты любишь, чем больше свет клином сошелся на единственном в мире человеке, тем больше ты теряешь голову, тем настойчивее вручаешь любимому поводок от твоего ошейника. А ему самому потребно зависеть от другого! А здесь вся твоя жизнь зависит от мановения его мизинца. Да ему больше нечего хотеть от тебя!!! А ему потребно такое чувство, чтоб он вечно недополучал того, чего хочет — чтоб любовь его воспринималась и ощущалась безграничной, чтоб жажда была неутолимой даже при бесконечном питье — вот что такое любовь, черт возьми!
Брак полезен для успокоения чувственности, для успокоения любви он бесполезен, сказал мудрый японец Акутагава. Ты можешь постоянно обладать любимым, но если любовь твоя в равной мере не разделена — нет тебе покоя, нет избавления от страдания, и недолгие миги блаженства обладания еще больше оттеняют страдание в остальное время.
В период сближения, в начальный период двое могут стремиться друг к другу с равной силой — но вот разделенная страсть постепенно уменьшает накал, и один ощущает (получает, берет) большую власть над другим. И — начинается процесс перетекания власти от более любящего к менее любящему, все полнее и полнее.
Ты можешь бросить, уйти, жениться на другой, убить — наплевать: любимая отлично знает, что в ее власти поманить тебя и получить в любой миг, ибо чем сильнее ты любишь — тем менее можешь противиться ее зову.
Не было в мире романа о любви лучшего, чем «Красное и черное»; тем и славен. Его можно было бы воткнуть в эту главу целиком, пересказывать бессмысленно. Безумно любя, он безумно страдает, ибо разумом давит свое чувство настолько, насколько необходимо, чтобы заставить ее страдать — иначе она не будет любить его. Но другая, любимая прежде, любила его открыто и беззаветно — почему он разлюбил, ушел?.. И эта невозможность счастья без страдания разрушает его, ведет к убийству и самоубийству. Читайте, перечитывайте Стендаля, это был великий гений любви!
А вы тысячелетиями удивляетесь, почему любовь так редко бывает взаимна. Да потому что человек, энергоизбыточное существо, переделыватель Вселенной, никогда не удовлетворяется тем, что уже имеет. И всегда стремится к тому, чего еще не имеет. В этом состоянии вечной неудовлетворенности — его вселенская, биологическая, физическая, психологическая, человеческая и философская суть.
Вот вам любовь. По классике — не шибко счастливая. Возлюбленные не вместе. Разлучены суровой судьбой и прозой жизни. А кто им мешает развестись с прежними и жениться?!
Они имеют то, что им надо. Только и всего. В семейной жизни им не хватает соли, перчику, патоки и прочих горько-сладких приправ. Если они поженятся — будет точно то же самое, только уже с другими партнерами. Не сразу. Через время. А может быть, и не будет. Но тогда им будет этого не хватать. И поэтому они трогательно обнимаются в гостиницах и чужих квартирах и говорят о своей любви. И жизнь их от этого полнее и счастливее — через получение своей умеренной дозы страдания они получают свою умеренную, но очень желательную дозу счастья.
Их можно было бы назвать малодушными недоделками, но… человеческое, очень человеческое… не у всех же хватает решительности на сколько-то крупные поступки.
Что влечет зрителей в трагедии?…
Заметьте: вся человеческая культура по большей части замешана на страдании. Трагические мотивы преобладают над комическими. Среди художников редко-редко встретишь счастливого человека. Страдание будит душу, выражаясь метафорическим языком литературы.
Что влечет зрителей в трагедии, что тут возвышающего и очищающего?
Первое – сила ощущений: в страдании больше мощи, чем в счастье, оно в своем роде острее, богаче, сильнее счастья, оно в трагедии стремится к самому пределу человеческих возможностей; счастье переносимо почти всегда – жестокая пытка непереносима почти никогда.
Второе: в страдании и борьбе с ним проявляется вся сила человека и величие его духа – и принадлежность к роду человеческому наполняет зрителя гордостью, он всегда частично отождествляет себя с героем действия – и, ощутив величие своих возможностей в принципе, делается крупнее и значительнее в собственных глазах: вот что люди могут, я тоже так могу, а если и не могу – то хотел бы быть таким же сильным, а все мои реальные трудности – пустяки по сравнению с тем, что бывает, их перенести нетрудно, легче, чем я думал раньше. Пример для подражания и сравнения.
Третье: почему он плачет? Ему жалко хороших людей, он добр, благороден и справедлив – в театре за цену билета каждый может позволить себе быть добрым, благородным и справедливым, и ему это нравится.
Четвертое: а почему же слезы его сладки, черт побери? А потому что он хочет страдать! ему нравится страдать! Это подсознательное желание – а сознательно-то он хочет, чтоб у него все было хорошо, – вот театр и удовлетворяет его подсознательной и сознательной потребности одновременно.
В реальном сильном страдании человек уже не плачет – не может: впадает во внутреннее оцепенение от неизбывной боли. “Поплачь – легче будет”; со слезами сбрасывается часть напряжения, кто ж этого не знает. При этом – воображаемыми картинами горя нередко растравлял себя каждый, и слезы были близки. В театре (кино, книга) человек реализует свою способность и потребность страдать, при этом безо всякого ущерба для себя, – и одновременно сбрасывает опосредованно через свое переживание часть реального страдания, которое у каждого в чем-то имеется. И жить после этого становится – хоть на самое первое время легче и лучше. Собственная несчастная любовь, собственные потери и обломы увеличивают чувствительность от театральной картины; потому и рыдают сибирские доярки над страданиями красиво одетых мексиканских рабынь: чувства-то прямо как свои, а антураж-то отвлеченный, ничего общего не имеющий с прозаической действительностью, где все погрязло в удушающем вонючем быте, и душу-то расслабить в свободном страдании нет возможности – и не поймут, и не принято, и дел много, и крепиться перед людьми и собой надо, а уж перед телевизором с не нашей жизнью можно не крепиться.
В театре на трагедии не надо бороться, ничего делать, тебя это все не касается по жизни – сиди себе и страдай, затем и пришел. Своего рода наркотик, суррогат, заменитель. А хороший актер, хороший писатель – работает так, что чувства его передаются зрителю (читателю), проникают, заражают его – и он начинает чувствовать то, что автор и хотел в него вложить. То самое частичное отождествление, воздействие искусства. А хотели в него вложить, через картины страданий, благородство, доброту и величие духа – вот ими он и возвышается.
А когда некрофил-режиссер наворачивает на экране два часа кровавой мясорубки с массой страданий своих героев – никакого возвышения и очищения зрителя не происходит, а только тошнит. Нервы щекочет, а слез нет. У психики свои законы. Можно плакать над собачкой, потерявшей хозяина, – а на мясокомбинате уже не страдаешь, только жутковато и противно с непривычки. Но здесь уже надо говорить о законах искусства и его восприятия: прямое изображение страданий еще не обязательность сострадания зрителя. Заставить его страдать тоже уметь надо.
Итожа вышесказанное.
1. Потребность в страдании коренится в психике человека. Человек хочет страдать.
2. Страдание есть возбуждение “сверх среднего” центральной нервной системы человека в области отрицательных ощущений.
3. Повод к страданию условен и относителен, и определяется выбором поставленной себе цели, цель же как правило для жизни не обязательна и поставлена посредством разума.
4. Причина страдания – в избыточной энергетике человека, которому необходимо всегда стремиться сделать не так, как уже есть.
5. Благотворность страдания и даже его человеческая необходимость – в том, что оно есть внутренний стимул к многочувствованию, размышлению и свершениям действий, что и есть суть человека.